Илья (СИ)

- Вон! - заорал колдун, и Сервлия с Амадео спинами вынесло за дверь, которая с грохотом захлопнулась за ними. Краем глаза Сервлий успел заметить, что свечка вылетела из рук монаха и упала на кучу березовых веников, рассыпая искры.

- Что ж, - сказал он, посмотрел по сторонам, нашел полешко, поднял. Амадео подошел помочь. Вдвоем они надежно приперли дверь, отошли чуть в сторону.

Дом занялся мгновенно и неожиданно.

Сервлий следил за дымовым отверстием, но, видимо, колдун был слишко жирен, читобы лезть туда. Он с ревом бился в дверь. Но недолго.

Сельчане стояли за их спинами, молча. Странники знали, как быстро и организованно действует село, когда в нем загорается дом. Всяк знает свое место и свою работу: у кого багор, кому передавать ведра. Паническая суета, когда все бегут к вспыхнувшему строению, почти сразу сменяется сосредоточенной общей деятельностью.

Здесь - стояли.

Дом колдуна был на отшибе, и пожар не мог угрожать другим хозяйствам.

- Пойдем заберем вещи, - сказал Сервлий. - Не будем заставлять хозяев самим нас гнать. А оставить не оставят - забоятся. Жаль только, на свадьбе не погуляем. Богатая будет свадьба.

- Чего им нас бояться?

- Не нас - духа колдуна. Давай уведем его с собой, чтобы им не было страшно.

Амадео пожал плечами.

- Вздор какой-то. Ты в это веришь?

- Я - нет, они - да.

- В таком случае они язычники.

****

Потом Сервлий прочитал запись Амадео об этом событии, сделанную в ту же ночь у костра. Амадео выразил свое отношение к колдуну как к одержимому, подробно указав признаки, по которым его собратья распознавали одержимость (проявив при этом обычную свою наблюдательность - многого из того, что он указал, Сервлий не заметил), сдержанно-неодобрительно отозвался о селянах, их верованиях и поверхностности их веры в Христа, расценил пожар, случившийся от его свечи, как наказание Господне и завершил запись краткой молитвой за грешную душу.

И Сервлий понял, почему столь уравновешенные записи Амадео всегда казались ему странными. В ночь у костра, когда Сервлия еще трясло от всего случившегося, Амадео писал так, как будто бы описывал нечто, произошедшее где-то давно и далеко или рассказанное ему кем-то. Как будто бы с того момента, когда в своем монастыре он услышал голос, зовущий его идти, все остальное, что происходило вокруг него и с ним, было меняющейся картинкой, а он сам перестал жить, остался навсегда в том самом моменте.

И еще Сервлий подумал, что, может быть, спутник, с которым он был неразлучен много лет, куда страшнее жирного колдуна, упокой Господи его грешную душу. И уж всяко страшнее тех еретиков и тайных язычников, в борьбе с которыми он видел свое призвание там, на родине. С остановившейся своей душой, в которой живет только неведомый Голос.

Глава 20

Неожиданный финал затеянной князем широкой свадьбы Алеши Поповича и Настасьи Микулишны, свадьбы, которая, по замыслу Владимира, должна была объединить и сплотить богатырей, будоражил город еще долго.

Об этом говорили на рынке и шептались во дворце; обсуждали, присев отдохнуть, плотники и каменотесы.

Слишком уж эта история напоминала сказку; тот счастливый конец, то торжество справедливости и верности, в которое втайне хочется верить каждому - зеленщику, плотнику, каменотесу.

Добрыня вернулся в Киев ранним утром в день свадьбы. Злая тоска гнала его вслед за Алешкой, от которого не было никаких вестей - пропал, как в воду канул. Владимир тоже не давал о себе знать, но это-то как раз было понятно. В последнее время указания князя и его ответные послания находили Добрыню через связи Джузеппе - так было быстрее. А тут смерть императора Алексея заставила Иосифа-Джузеппе вернуться на родину, и Добрыня остался совсем один. А душа болела все сильнее, как будто крича о какой-то беде. Не выдержал, поехал сам. Двенадцать лет - сколько ж можно? Незнакомцем, как и Алеша, проехал в свой терем по туманным еще улицам, постучал, неузнанным привратниками вошел - и обнял мать.

И узнал, что его жена сегодня выходит замуж. И что Настасья Микулишна сказала: "Да" - сама, без принуждения.

Что ж. Прошло двенадцать лет, она вполне могла встретить и полюбить другого.

И тогда Добрыня доподлинно узнал, насколько любит он жену. Потому что понял: он не будет мешать, если Настасья нашла свое счастье с Алешей. Уедет. Не в западные страны - опостылели. Ничего, Русь большая.

"Но ты же не знаешь наверняка, - сказала ему Амельфа Тимофеевна, - счастливой она не выглядела".

"Значит, надо узнать", - ответил сын.

Мать достала ему одежду дудочника-скомороха, и размалеванным, вместе с другими скоморохами, он вошел в пиршественный зал.

И не было кольца, опущенного тайком в кубок невесты, как пели потом об этом песни и рассказывали сказки, не было знакомой мелодии, наигранной незнакомым дудочником, - ничего этого не было. Просто он сел среди скоморохов, и она его узнала.

****