Илимская Атлантида. Собрание сочинений

Анатолий Петрович стоял перед Камнем Помазания, прикрыв глаза и не веря увиденному, удивляясь услышанному, споря с собой. Ему захотелось перекреститься, но он не мог на это решиться. Вдруг Всевышний увидит, что он, некрещеный, делает то, что ему не полагается. Но рука непроизвольно тянулась ко лбу. Сделать? Хотя, кто увидит? Да Он и увидит! Кто это Он?

И вдруг кто-то рядом прошептал:

– Здравствуйте, Анатолий Петрович.

В гулком храме шепот был так отчетлив, русская речь так правильна, что у Анатолия Петровича сомнений в его небожественном происхождении не было. Он оглянулся и увидел, что на него из-за Камня, на котором когда-то лежал почивший Иисус, смотрит с улыбкой незнакомый монах.

Он вопросительно повернулся к жене.

– Похоже, я перегрелся на солнышке. Мне уже чудится, что со мной монахи здороваются.

– Успокойся, – она не успела еще договорить, как монах подошел к ним почти вплотную и уже громче, с улыбкой, сказал:

– Здравствуйте Анатолий Петрович! Я вам не почудился, хотя в таком святом месте все возможно. Я сам удивлен не меньше вашего…

– Господи! – с каким-то неподдельным изумлением взмолилась Маша, – кажется, нет у нас знакомых монахов…

– Уже есть, – перекрестившись, утвердительно и радостно сказал незнакомец.

Анатолий Петрович молчал, в упор, не стесняясь, разглядывая монаха.

Перед ним стоял мужчина среднего роста, худощавый, со слегка вытянутым лицом, с жидковатой, но длинной бородой, которая не могла скрыть глубокого шрама на левой щеке, доходившим до виска. Глаза синие, пронзительные, но встречаться с ними взглядом было нелегко. Они не то чтобы отталкивали, но смущали собеседника своей чистотой, заставляли его отводить свой взгляд. Волосы на голове незнакомца, густые, длинные, были туго стянуты в хвост резинкой. Поверх подрясника и рясы надета мантия черного цвета, на голове клобук. Мантия, сшитая из простой и грубой ткани, на вороте была схвачена большой блестящей застежкой, так, что создавалось впечатление, что у монаха связаны руки и ноги, свободной остается только голова.

Разглядывая этого человека, Анатолий Петрович не нашел ни одной знакомой черточки, по которой мог бы его узнать. Он пожал плечами и покачал головой:

– Удивительно, не могу вспомнить. Может быть, хотя бы намекнете? У меня был такой случай: в Париже, возле храма Сакре-Кер, мы с Машей встретили нашего соседа по подъезду, с которым мы даже не были знакомы.

Монах улыбался. Улыбка искривляла страшный шрам на щеке, смотреть на него было неприятно и неловко.

– Я, стесняясь подойти, наблюдаю за вами уже давно, от Гефсиманского сада. Увидев вас там, не поверил своим глазам. Чтобы убедиться, поближе подошел к вам в русской церкви Марии Магдалины, удостоверился в церкви Бога Отца. Простите меня, я был вынужден прислушиваться к вашим разговорам с женой, и убедился, что это, действительно, вы. Вслед за вами я пошел в Старый город через Яффские ворота и уже хотел окликнуть вас, но кто-то отвлек меня, и вы с женой потерялись из виду. Я был уверен, что вы прошли к Стене Плача, ее не минует ни один человек, приезжающий в Иерусалим. Удивительно, но я не увидел вас ни на Дороге Скорби, ни у храма Святой Девы Марии. Наконец, я догадался, что мимо Храма Гроба Господня вы вряд ли пройдете, но если уж и тут не придется увидеться – на то Воля Господня. Вот такой символичный получился путь узнавания или возвращения в прошлое.

Анатолий Петрович смущенно слушал монаха. Не было среди его знакомых ни монахов, ни священнослужителей. Так кто же сейчас перед ним? Вряд ли это шутка. Даже его близкие не знают, что они с женой здесь. Поездка в Тель-Авив была настолько стремительной, что о ней не говорилось никому. Кто же этот человек?

– Вижу, вы меня не узнаете.

– Не узнаю.

– Вспомните Лучегорск, механосборочный цех, смертельный случай…

– Такое нельзя забыть. Все годы, что я проработал на стройке, смертельных случаев было несколько. Они как рубцы на сердце – и хотел бы забыть, да не могу…

– А Сашу Петрова помните? Мастера?

– Сашу Петрова помню.

– Неужели я так сильно изменился?

– Вы Саша Петров?

Монах утвердительно кивнул, и на его черном блестящем клобуке промелькнуло отражение какого-то света.

– Чудеса…

– А в чем чудеса? Тридцать лет миновало, немудрено, что вы меня не узнали.

Они прошли вдоль Лестницы, ведущей на Голгофу, и оказались во дворе храма. Маша следовала за ними поодаль. Чтобы поддержать разговор, Анатолий Петрович показал на открытые ворота церкви.

– Удивительное дело, вот этот храм главная святыня всего христианского мира. Но если говорить откровенно, в его мрачной обстановке чувствуешь какой-то гнет, неужели Господь так подсказывает нам, что искренне веровать и любить по-настоящему – трудно.