Илимская Атлантида. Собрание сочинений

Мама поведала ему легенду про «Шаман-камень», когда Николаю было лет пять. Он помнит все, ласковый, выразительный мамин голос, и свое ощущение великого счастья, когда она, покачивая его, примостившегося на ее коленях, рассказывала, словно напевала:

«…Это было давно-давно. Байкал в то время был властелином, были у него несметные богатства и любимая дочь Ангара – несравненной красоты. Кто ни посмотрит на нее, залюбуется ею и влюбится. Но отец больше всех любил свою дочь, одаривал ее дорогими подарками и берег пуще своего глаза. Но пришло время, когда Ангаре нужно было выходить замуж. И подумал могущественный Байкал, что счастье дочери в его власти, и решил выдать дочь за того, кто нравился ему самому – за молодого богатыря Иркута. И намерился он поговорить с дочерью, чтобы убедить ее выйти замуж за Иркута. Но на большом летнем празднике – сурхарбане, где местные богатыри устроили состязание в силе и ловкости, она увидела потомка гордого Саяна – Енисея. И влюбилась в него. Но Енисею срочно пришлось уехать домой. Ангара стала скучать, и вознамерился тогда Байкал выдать поскорее дочь за приглянувшегося ему Иркута. Но девушка не соглашалась, и тогда Байкал заключил ее в темницу. Но Ангара вырвалась из плена и убежала к Енисею. Рассердился Байкал, высоко вскинул волны, разыгралась свирепая буря, молнии рассекли небеса, загудели горы, рыбы затихли на дне, птицы унеслись за горизонт. Ударил Байкал по древней горе, вырвал огромный камень и кинул вслед беглянке. Но было поздно, вольнолюбивая Ангара уже была в объятиях Енисея. А камень упал в сам Байкал, и назвали его Шаманским. Говорят, что если разгневается еще раз Байкал, то сорвет “Шаман-камень”, и хлынувшая вода затопит весь мир…».

Наверное, советские гидростроители хорошо знали эту легенду, а может, еще какие древние тайны, и собственноручно помогли Байкалу удерживать Ангару. Поэтому у Иркутска и поставили плотину, чтобы притормозить строптивицу. Но в результате этой «помощи» родной Колиной деревни не стало. Вода накрыла ее непроглядной толщей, оставив на поверхности, словно на память, лишь вершину «Шаман-камня», которая как маячок показывала, где была малая родина Николая…

Вздрогнув, Николай очнулся от воспоминаний. Солнце уже распалилось, воздух заметно потеплел. Пчелы, словно сверив часы, в срок приступили к своей работе. Радостно загудели ульи, звуки сакральной работы разнеслись по окрестностям. Ничто на протяжении тысячелетий не изменилось, ни в их технологиях, ни в распорядке, ни в результате.

Николай всякий раз поражался этим удивительным созданиям природы, их красоте и святому, жертвенному труду во имя жизни своей и человеческой. Можно в связи с этим говорить о естественном отборе, об эволюции, а можно – о Божием промысле, о Божией заботе о человеке, для которого мед – и пища, и лекарство от множества недугов, и лакомство, дарующее радость. Николай не спорил ни с кем, ему было ясно – пчелы действительно Божьи создания.

Он и сам не понимал, как увлекся пчелами. Никто из его родных или друзей не занимался таким многотрудным делом. Возможно, причиной тому – его профессия. Тяга к небу. Он был летчиком и когда-то тоже летал, как эти трудолюбивые создания. А сейчас ему осталось лишь наблюдать за их полетами, выверенными, целесообразными.

Солнце уже достигло зенита, нагрело не только стенку старого сарая, но и кожаную куртку Николая. Пчеловод высвободился из своих раздумий, из креслица, из томления на солнце, снял куртку, повесил ее на спинку стульчика и пошел к ульям.