Ильюшин

«Дорогая, я очень люблю тебя, люблю деток, люблю нашу тихую, скромную жизнь. Если есть на свете счастье в личной жизни, то я очень счастлив, что встретил тебя на своем пути. До того, как я тебя встретил, ты уже жила в моих мечтах... Вот уже 23 года, как мы встретились с тобой, и как они быстро промелькнули! Ну, у нас еще много хорошего впереди, а наши славные мальчики...

Я думаю, что с Сережей нам нужно обходиться больше добрым словом, это, мне кажется, будет лучше...

Позавтракал, съел натертую морковку, творог с молоком и кусочек рыбы с домашней булкой, что ты мне положила. Я две булочки съел с аппетитом (хороший аппетит – то нужно писать его через два «п» – неплохой каламбур?).

Я знаю, что ты много внимания уделяешь Сереже, это участь мамы. Но, извини меня, я не в упрек, а лишь высказываю тебе свою мысль, что ты раньше была спокойнее и выдержаннее, я старался брать с тебя пример. Я иногда начну шуметь, а ты мне в ответ спокойно отвечаешь, и я не раз ловил себя на этом и сбавлял тон. Самое великое (выделено мною. – Ф.Ч.) в людях – это спокойствие и выдержка. Я называю это великим потому, что это очень и очень редкое качество в людях, и ты этим своим благородным свойством очень сильно на меня повлияла».

«Это все не случайно, – задумалась Анастасия Васильевна, – кто-то соединяет людей. У нас большая любовь. Неземная. Это не каждый испытает. Не каждый».

Почерк мелкий, быстрый, мысль спешила, иногда запятые не ставил.

Приводил изречение Уоррена: «Если бы человек знал, как жить, он бы никогда не умер». Или (вычитал у йогов): «Каждому человеку на жизнь отпущен определенный объем пищи, и чем скорее его израсходуешь, тем скорее умрешь».

Весь был предан работе, но говорил: «У меня ноги сами домой бегут». Справедливая истина, что счастье заключается в том, чтобы с радостью идти и на работу, и с работы домой. Анастасия Васильевна добавляет:

«Он приходил домой поздно, весь издерганный. Надо было его восстановить. Я занималась им, а детьми мало. Поставлю ему Шаляпина – „Блоху“, арию Мефистофеля. Штоколова любил... Много пластинок было».

Он купил гармошку, изучил нотную азбуку, играл русские песни. Это была отдушина, чтобы думка отдохнула. Думка-то текла, как ручеек, и трудно было переключиться. Немаловажной причиной появления гармошки послужил совет врачей. В 1957 году стала сильно болеть голова, и нужна была разрядка, не связанная с физическими усилиями. В «гармошечное дело» он втравил и Серафима Черникова. Вдвоем ездили на московскую баянную фабрику, познакомились с мастерами, делавшими инструменты на заказ...

«У меня до сих пор лежит отцовская гармошка, – вспоминает Евгений Черников. – Сергей Владимирович абсолютно не умел играть, но учился с увлечением, а это главное. Сложно было его слушать, но играл у удовольствием и никогда не пропускал случая, чтобы продемонстрировать достигнутое».

Похоже играл на баяне маршал Жуков. Разрядка, увлечение...

Люди из деревни. И, наверное, дань эпохе. Ильюшин любил музыку, особенно мелодичные песни.

«Как-то я пришел к нему домой, – говорит В.Н. Семенов. – Он завел пластинку „Не слышно шума городского...“. Кто-то поет хриплым голосом, пьяный, что ли... „Это я пою!“ – он говорит. Я и не знал, куда деваться.

– А ты любишь песни? – спрашивает.

– Очень.

– Спел бы что-нибудь!

Я спел, и мы записали. Прослушали.

– Нравится тебе? – спрашивает.

– Нет. У меня же нет голоса!

– А когда ты поешь, ты разве слышишь себя?

– Слышу хорошего певца, которого слушал когда-то, а не себя.

– Также и я, – тихо сказал он».

Есть запись – он поет на итальянском языке «Мое солнце» вместе с В.М. Молотовым на свадьбе сына Владимира. У Молотова был хороший голос – это я знаю...