Илларион

– Ладно-ладно, не продолжай! Боже, с моей-то фобией этот кошмар вероятнее приснился бы мне, а не тебе! – Айзек торопливо вытер испарину со лба салфеткой, затем скомкал ее и затолкал в пустой стакан. – Странно, но в эту ночь меня тоже посетил кошмар. После твоего случая мой сон уже и не кажется таким страшным…

– Правда?

– Да, и в этом кошмаре была ты.

Интрига заблестела в глазах Сибиллы. Всегда любопытно, какую роль человек отвел тебе в своих сновидениях. Айзек загляделся на бутылку газированной воды, только что вытащенную официантом из холодильника. Капельки конденсата, стекавшие по стеклу, напомнили ему о пленнице, запертой на втором этаже мрачного дома.

– Ты расскажешь наконец? Чего замолчал? – ведьма нетерпеливо оборвала затянувшуюся паузу.

Писатель не преминул художественным стилем, когда во всех подробностях описывал загадочное сновидение. Оттого повествование получилось настолько увлекательным, что Сибилла испугалась: вдруг Айзек закончит рассказ на самом интересном месте, и была бы совершенно не прочь, если бы он додумал завершение самостоятельно. Она внимала истории как ребенок, слушающий страшилку у костра. Иногда прерывала рассказчика, чтобы уточнить какие-то детали, но надолго не отвлекала, боясь, что Айзек потеряет кураж и скатится в банальность. Но школьный друг вошел в писательский режим и строчил историю оживленной речью из самых нестандартных и изысканных сочетаний слов, невзначай напоминая Сибилле о своем профессионализме и высокой эстетичности выбранного ремесла.

– Ты знаешь, что бессознательное говорит с нами на языке символов? Сновидения являют собой зашифрованный протокол о том, что происходит у тебя здесь, глубоко-глубоко. – Айзек постучал указательным пальцем по виску. – Бессознательное – это вместилище всего, что мы не можем принять, это репрезентация наших истинных страхов и тревог. Несмотря на то что у каждого отдельного человека символизм психики избирает свой индивидуальный словарь, закономерности встречаются нередко. Очень часто дом в сновидениях обозначает некоторое сосредоточие бытия. Например, нашу жизнь, внутреннее убранство нашего характера и особенности психики, иерархию ценностей, отображенных в интерьере и элементах декора, в близком окружении людей, ведущих себя соответствующе в стенах дома. В сновидении я как бы осуществлял путешествие между своим внутренним миром и твоим.

– Я вижу, к чему ты клонишь. Раз уж мы говорим о сновидениях, я выражу твою мысль метафорой: я угодила в капкан депрессии и намеренно не вылезаю из него, мечтая о скорой гибели. Твое же героическое начало не дремлет и призывает тебя к спасительным действиям. На пути встает непреодолимое препятствие в лице человекоподобного монстра, он мешает тебе спасти меня, все так?

Брови писателя удивленно поползи вверх.

– Это ошибочное мнение, Айзек. Понимаю, я могу выглядеть как ходячий труп со скрипучим моторчиком вместо сердца, но я искренне наслаждаюсь жизнью. Возможно, даже больше, чем при Гаспаре.

Писатель взял передышку, чтобы обдумать услышанное. Он легко принимал вещи, не встающие в один ряд с привычной ему системой убеждений, и все же признание Сибиллы резало слух. Удобно считать, что враньем она защищается от невыносимой горечи утраты, но интуиция подсказывала, что пессимизм Сибиллы имел природу куда более сложную, чем побег от грусти.

– Рада, что с тобой не приходится предавать священные принципы искренности в угоду социальному одобрению. Тебе я могу сказать правду – я страдаю от бессмысленности жизни, и меня наизнанку выворачивает одна только мысль о старости и последующей смерти, неизведанной и, сдается мне, мрачной стороны небытия. Жизнь мне нравится – здесь все понятно, логично, предсказуемо, пути получения удовольствия как на ладони расписаны. Отсутствие жизни – вот что по-настоящему пугает. С твоим появлением меня все меньше гложут эти неприятности существования. Может быть, мое самочувствие улучшилось благодаря надежде, что ты научишь меня писать и с твоей помощью я создам историю, которая одержит победу над смертью и вместе с тем увековечит мое имя.

Телефон Айзека завибрировал, от Карен пришло сообщение: «Пирог! Экзамены на носу! Черкани Трисмегисту, чтобы прислал немного удачи по почте!» Лицо его засияло такой яркой улыбкой, что Сибилле пришлось отвернуться, дабы защитить свое прихотливое самолюбие.

* * *

– Привет! Не прерываю творческий процесс? – спросил Феликс в трубку.

Айзек отошел от марафона клавишной игры, написал двадцать страниц и решил, что заслужил перерыв. Местом для работы сегодня он избрал обычную лавочку на причале. В штиль здесь ничто не мешало полету мысли, а ребристая гладь с оранжевой полоской заходящего солнца как нельзя лучше способствовали созерцанию в короткие паузы между сочинительством.

– Привет, Феликс, – отозвался писатель, громко и беспардонно зевнув. – Прости, что не звонил тебе с самой вечеринки. Столько всего произошло, я не хотел растерять все идеи и кинулся их записывать, как только появилось время.