Иллюстрированная история эротического искусства. Часть вторая

Говоря об этом, невольно испытываешь искушение сказать, что то была деятельность двойственной морали: одной для масс — перед кулисами и другой для себя — за кулисами. Перед кулисами влюбленный сентиментально преклоняет колена перед краснеющей от стыда дамой сердца, — за кулисами тот же влюбленный переходит в непосредственное наступление, которое встречает весьма слабое сопротивление. Перед кулисами двое влюбленных лежат на траве и забавляются тем, что кладут друг другу в рот спелые вишни, — за кулисами те же фигуры изображены в самой недвусмысленной позе. Метод состоял в том, что художник рисовал одну и ту же картину дважды с теми же фигурами, в том же положении, в той же позе, в той же обстановке, в том же формате, с тою же техникой и, главное, с той же тщательностью, и только с той разницей, что одна картина была вполне нравственна и прилична, другая же резко порнографична. При ближайшем рассмотрении невольно испытываешь впечатление, что вторая картина служит осмеянием, опозорением первой. Кажется, будто этим эротическим эпилогом художник хотел сказать: ах, что там! Добродетель и нравственность — все это только одна комедия. В действительности люди вовсе не невинные ангелы, а черти, головы которых полны всегда самыми извращенными желаниями. Быть может, в этой эротической смелости была доля и самобичевания. По всей вероятности, в этом был и циничный смех над тем, как ловко удается провести людей.

Из этого циничного самоосмеяния можно вывести двоякого рода заключение. Во-первых, то, что развитие общественной нравственности достигло того пункта, когда свет категорически заявляет: спустите занавес, — интимная жизнь tabu (запретна. — Ред.) для воспроизведения. То, что любовь изображается в столь добродетельной и сентиментальной форме, свидетельствует, конечно, о победе филистерства, пресловутой второй фазе буржуазного развития. В юности, — а юностью был 1789 год и то, что непосредственно с ним связано, — буржуазия не останавливалась ни перед чем и открыто говорила перед всем светом самые смелые вещи. Теперь же, когда пенистое вино достаточно перебродило и когда буржуазия осознала, что всякая чрезмерность может нарушить спокойное течение ее дел, теперь она стала сразу и щепетильной и строгой. Она стала добродетельной с виду или по крайней мере прилагала усилия к тому, чтобы казаться добродетельной и целомудренной. Эта вторая фаза была достигнута во Франции в период буржуазной монархии. С третьей фазой, которая вновь отбросила все свои идеалы, мы познакомимся подробнее несколько ниже, — ее принесла Франции Вторая империя.

Во-вторых, из этого самобичевания можно вывести следующее: в протесте против самообмана и лжи перед всем светом мы усматриваем, как мы указывали уже выше, одно из наиболее ярких доказательств того сильного чувственного напряжения, которое охватило и преисполнило жизнь и которое привело к тому, что если внешне и соблюдались нормы общественной нравственности, то втайне все же покров приподымался.

Само собой разумеется, нам не приходит в голову усматривать в этой двойственности какое-либо геройство и преклоняться каким-либо образом перед ним. В конечном счете такой образ действий есть не что иное, как решимость безнаказанно лицемерить. Наиболее крупные представители этого времени, Домье и Гаварни, не пользовались этим трюком; но зато его широко применяла мелкота, герои дня, пред которыми зачастую преклонялась толпа. Тут в первую очередь нужно назвать Морена, Девериа и других услужливых гешефтмахеров.

* * *

Гораздо важнее и значительнее те эротические карикатуры этой эпохи, в которых эротические мотивы служат лишь смелыми средствами. Они производят гораздо более импонирующее впечатление, хотя в отношении эротической откровенности и не уступают рафинированной порнографии Морена и Девериа.