Иллюстрированная история религий

Эти героические сказания представляют самое важное и самое богатое из того наследства, которое нам оставила германская старина, и поэтому некоторые исследователи не без основания делали их центром своих работ. Некоторые из них, как остготское сказание о Теодорихе (Дитрихе) и франко-бургундское – о Зигфриде, странствовали на большом пространстве, многократно комбинировались друг с другом, в многочисленных формах были фиксированы немецкой и северной литературой, дошли до датчан и англосаксов. История литературы и наука о сказаниях уже оказали достойное внимание на изучение этих странствований и образований (песня о Нибелунгах, героические песни Эдды, Вользунга-сага, Вилькина-сага, датские Kaempeviser).

Рассматривая теперь то, что дают эти изыскания для истории религии, мы должны взять за исходную точку знаменитую статью, в которой уже Я. Гримм в главных чертах правильно определяет двоякое отношение героического сказания к истории и мифологии. Нельзя отрицать, что германское героическое сказание, как указано выше, имеет своей основой определенный исторический период; это обстоятельство является предостережением для мифологов, которые из страха перед эвгемеризмом отрицают в народных сказаниях всякое отношение к истории. Но рядом с этим в героических сказаниях, несомненно, есть и много мифологического. Смерть Зигфрида, золото, к которому пристает проклятие, сокровище, из-за которого происходит бой, бесконечная битва воинов, постоянно вновь оживающих после смерти, в Гиатнингавиге, бой Беовульфа и Гренделя, искусный кузнец и т.д. – все это не может быть рассматриваемо как исторические события, но должно считаться за мифические формулы. Несомненно, попадают на ложный след, когда, отрицая самостоятельное образование героических сказаний, рассматривают их просто как поблекшие мифы о богах и ставят малооправданный вопрос, представляет ли Зигфрид или Беовульф Одина, или Бальдера, или Фрея. Героическое сказание ведет самостоятельную жизнь; оно свидетельствует об изобилии мифических воззрений у язычников-германцев, и эти воззрения в связи с историческими воспоминаниями породили имеющиеся у нас эпические произведения.

Несомненно, ни одна из тех форм, в которых мы обладаем германским героическим сказанием, не происходит непосредственно из языческого времени. Более всего приближается к последнему Беовульф – эпос, в котором заключаются сказания языческого происхождения, хотя он и составлен одним англосаксонским христианином. Но трудно определить в частностях, насколько здесь, как и в сказаниях о Гильде и Кудруне и о Нибелунгах, выражены языческие нравы и образ мыслей. Несомненно, что рядом с историческими и мифическими составными частями содержания не следует забывать и чисто поэтической стороны.

Древнегерманский гроб. Погребение умерших в стволах деревьев

Блага, к которым стремятся люди, нравы, характеры переносят нас в атмосферу, в которой просвечивают еще едва прикрытые языческие воззрения. Конечно, здесь прежде всего имеется в виду не средневековая форма сказания в верхненемецкой песни о Нибелунгах. Но то, что мы составляем наше представление о древнегерманских идеалах и мотивах на основании того, что мы видим в Сигурде (Зигфриде), Гагене, Беовульфе, Старкаде, имеет свое оправдание.

Многие считают главным источником германской мифологии "никогда не останавливающийся поток живых обычаев и сказаний" – в "изобилии суеверия" (Я. Гримм), в многочисленных сагах и сказках, нравах и обычаях, сведения о которых на германской почве собраны в таком изобилии и разнообразии, как нигде в другом месте. Часть этого материала обработана была в литературе, большую же часть нужно было собрать из уст народа или из народных обычаев.