Иллюстрированная история суеверий и волшебства

В 1666 году польский дворянин Станислав Любинецкий написал ученый трактат «Theatrum cometicum», где он доказывает, что за каждым появлением кометы следует столько же счастливых событий, сколько и бедствий, так что нет основания бояться комет. Но только через полвека удалось Ньютону доказать, что кометы суть такие же небесные тела, как и планеты, и что пути их так же поддаются вычислению, как и пути других светил. Только с этого времени слава комет, как провозвестниц великих событий, стала падать, и лишь в наше время утрачена окончательно. Теперь каждая комета, задолго до того, когда ее можно видеть простым глазом, находится в поле зрения телескопов, газеты за месяцы предупреждают публику об ожидаемом появлении, к которому все относятся спокойно, и когда комета появляется, то никто ее не боится, так как все предупреждены и каждый знает, что светило повинуется определенным естественным законам. Вероятно, поэтому кометы и утратили свои страшные физиономии, т. е. ошибки наблюдения более не повторяются, так как предмет наблюдений не внушает более опасения и к нему относятся хладнокровно. Все сказанное о кометах можно целиком отнести и к другим предзнаменованиям и чудесам, т. е. к таким явлениям природы, которые в силу своей необычайности пользовались особым вниманием. Вера в их пророческое значение, зародившись неведомым путем в тьме доисторических времен, находила подтверждение и поддерживалась уже на глазах истории последующими событиями и их неправильным истолкованием. Смысл предсказания всегда подлежал многим толкованиям, тем более, что во многих случаях нельзя было решить, хорошо или дурно происшедшее. Для каждого, кто желал принять знамение на свой счет, конечно, не трудно было найти в последующей жизни какой-нибудь случай, для которого данное происшествие служило будто бы предсказанием. Цицерон в своем небольшом, но интересном сочинении «De divinatione» приводит множество подходящих примеров: «Если у мулицы (обыкновенно бесплодной) рождался жеребенок, из-под жертвенников появлялся уж, или в храме падал щит, или под военачальником спотыкалась лошадь и т. п., то все это признавалось за предзнаменования, немедленно призывался гадальщик и должен был решать, какого рода это предсказание, дурное или хорошее». Цицерон говорит обо всем этом с насмешкою и глубоко убежден, что подобного рода случаи не заключают в себе ничего чудесного.

«Ничто не происходит без причины, — пишет он, — чего не может быть, того и не бывает; если же случается что-либо возможное, то в этом нельзя видеть чуда. Если все редкое считать чудом, то мудрец был бы величайшим из чудес; я уверен, что мулица чаще рождает жеребят, чем природа мудрых людей. Можно утвердительно сказать: невозможное не совершается, а возможное не есть чудо. Если кто-либо придет к гадателю и сообщит ему, как о чуде, что в его доме уж обвился вокруг шеста, то гадатель может не без остроумия ему ответить: «было бы действительно чудесно, если бы шест обвился вокруг ужа». Этими словами он правдиво бы указал, что нельзя считать чудом того, что имело возможность совершиться».