Иллюзии

Произнеся это, я внезапно осекся. Все эти слова в точности мог бы сказать Шимода. Почему он остался там? У меня хватило ума улететь, а я вовсе не был мессией.

Иллюзии. Что он хотел сказать об иллюзиях? Это значило больше, чем все, что он сказал или сделал до того — как он неистово произнес: «Это все иллюзии!», как будто с размаху хотел вбить эту идею в мою голову. Конечно же — это была та самая проблема, и мне нужен был скрытый в ней подарок, но я все же не понимал, что все это значит.

Немного погодя я развел костер и приготовил себе нечто вроде гуляша из остатков соевого мяса и сухой вермишели с двумя сосисками трехдневной давности, которым повторная варка вовсе не помешала. Ящик с инструментом лежал рядом с коробкой моих съестных запасов, и почему-то я выудил из него гаечный ключ «на 17», поглядел на него, чисто вытер и принялся помешивать им гуляш.

Я был совершенно один и ради забавы попытался заставить ключ полетать, как раньше это делал Дон. Если я подбрасывал его вверх и быстро мигал, когда он уже долетал до самого верха и собирался падать вниз, на мгновение у меня появлялось чувство, что он зависает в воздухе. Но когда он бухался вниз на траву, или мое колено, это ощущение тут же исчезало. Но ведь этот же самый ключ… Как ему удавалось?

Если все это иллюзия, мистер Шимода, то что же тогда реальность? И если эта жизнь — иллюзия, почему мы вообще живем? Наконец я сдался, подбросил ключ еще пару раз и успокоился. И тогда, внезапно почувствовал радость, даже счастье, что я был там, где я был, и знал то, что я знал, хоть это и не было ответом на сущие вопросы мирозданья и не срывало покров даже с нескольких иллюзий.

Когда я сижу в одиночестве, я иногда пою. «О, я и старая Краска!» — пел я, поглаживая крыло моего «Флита», преисполнившись истинной любви к машине (напоминаю, меня никто не слышал). «Мы будем скитаться в небесах, Перелетать с поля на поле, пока один из нас не сдастся…» — Музыку и слова я сочинял по ходу дела. «И я-то уж точно не сдамся, Краска, — если только не сломается лонжерон, ну тогда я его подвяжу… и мы снова полетим, и мы будем лететь… вперед… и только вперед!»

Песня эта бесконечна, когда я полон сил и радости, поскольку рифма здесь не очень-то и важна. Я перестал думать о проблемах мессии; я никак не мог узнать, кем он был, и что он имел в виду, поэтому я бросил эти бесплодные попытки и от этого был счастлив.

Часов в десять костер начал гаснуть, а с ним и мой песенный задор.

«Где бы ты ни был, Дональд Шимода», — сказал я, расстилая одеяло под крылом, — «я желаю тебе счастливого полета и чтобы тебя не преследовали толпы. Если ты этого хочешь. Нет. Беру свои слова назад. Я желаю, дорогой одинокий мессия, чтобы ты нашел то, что ты хочешь найти».

Когда я снимал рубашку, из кармана вывалился его «Справочник», и на открывшейся странице я прочел:

Узы, связывающие твою истинную семью не являются кровными, они основаны на уважении и радости, открываемых нам в жизни друг друга.

Редко члены одной семьи вырастают под одной и той же крышей.

Я не знал, каким образом все это касалось меня, и приказал себе никогда не допускать, чтобы какая бы то ни было книжка заменила мне мои собственные мысли. Я поворочался под одеялом, а затем уснул сразу, как гаснет выключенная лампа, сладко и без снов, под небом, расцвеченным тысячами звезд, которые были иллюзиями — что ж, возможно, но иллюзиями прекрасными — это уж точно.

Когда я проснулся, только-только начинало светать, небо было озарено розовым светом, кругом лежали золотые тени. Я проснулся не от света, а от того, что что-то касалось моей головы, очень и очень нежно. Я подумал, что это соломинка; в следующий раз я решил, что это букашка, хлопнул со всего размаху и чуть не сломал руку… — гаечный ключ «на 17» несколько тяжеловат, чтобы хлопать по нему со всего размаху, тут-то сон спал с меня окончательно. Ключ отлетел к элерону, на секунду зарылся в траву, но затем величественно выплыл и снова повис в воздухе. Потом, по мере того, как я приходил в себя, не сводя с него глаз, он мягко опускался все ниже и ниже, упал на землю и замер. К тому моменту, когда я поднял его, он уже был тем самым старым знакомым и любимым гаечным ключом, таким же тяжелым и готовым заняться отвинчиванием всех этих болтов и гаек.

«Черт побери!»