Иллюзии без иллюзий

За кулисами цирка всегда вьется много смазливых и бойких девчонок непонятного происхождения. А назначение им быстро находится. Однако для женолюбивых мужчин в годах это не только большой соблазн, но и определенная опасность — на глаз далеко не всегда определишь: а совершеннолетняя ли потенциальная «боевая подруга»? Одна из таких девиц, хлебнувши вина, морочила любителям приключений голову рассказом о своем втором аборте и прочих свидетельствах опыта. Осторожный вообще-то Фрадкис не устоял — и пригласил ее к себе. По-моему, в первую встречу наедине между ними ничего и не состоялось. Но когда на другой день он ожидал повторного визита девицы, к нему ворвалась гневная ее мамаша, еще более распалившаяся при виде лысого, пожилого господина. Она угрожала ему всеми карами — и, заметив на телевизоре двадцатипятирублевую купюру, мстительно разорвала ассигнацию на мелкие кусочки. И еще бросилась жаловаться на Фрадкиса Кио-старшему. Я сидел в номере у отца и был свидетелем этой сцены: на первом плане мать мнимо «потерпевшей», твердящая о прокуратуре, а за спиной у мстительницы убитый горем Фрадкис с выложенной зачем-то на тарелку порванной купюрой, отчаянно вопрошающий: «На каком основании?»

Фрадкис говорил, что жениться он не может, потому что он не представляет, как можно «привести в дом постороннего человека и остаться с ним жить вместе, чтобы этот человек пользовался всем, так сказать, нажитым добром». Поэтому в пожилые годы, когда он заманивал к себе домой девушку — и зная о том, что они не только будут предаваться любви, но и выпивать, — он всегда боялся, как бы его не обворовали, и потому первым делом запирал дверь и прятал ключ. А утром начиналось… Девушка мечтала, как бы поскорее от него уйти. Бог с ними, с обещанными подарками. И он мечтал, чтоб она ушла, потому что, как холостяк, привык начинать день один. Но по пьянке он забывал, куда спрятал ключи. Бывало, что поиски продолжались до полудня. Когда же ключи находились, девушка становилась самым счастливым человеком. И немедленно покидала дом Фрадкиса, не настаивая ни на какой оплате.

Сейчас Фрадкис живет в Израиле. Он никогда бы не эмигрировал, если бы в прежние времена советская власть выпускала его за границу. Но она его не выпускала с присущим ей упорством. И не то чтобы за ним числилось нечто неблаговидное или криминальное. Нет. Просто был у нас начальником отдела кадров Николай Александрович Махов, который не любил евреев в принципе, а Фрадкиса вдвойне. И он в его личном деле, как я узнал позже, написал красными чернилами: «Политически неблагонадежен». И как только дело доходило до оформления коллектива для выезда за рубеж, всех девочек, мальчиков, которые отработали год, выпускали, а Фрадкиса, который десятки лет труда и жизни отдал аттракциону Кио, — нет. И естественно, что он был обижен. Как человек меркантильный, Фрадкис подсчитывал, какие убытки нанесла ему советская власть: сколько бы он заработал в той стране, а сколько в этой. Там бы он еще что-то купил, а там бы «наварил» — получалась огромная сумма. Его иск Советскому государству выглядел, конечно, очень внушительно. На решение уехать в Израиль, может быть, повлияло и то обстоятельство, что мы с ним поссорились. Но поссорились из-за чего? Начавшиеся у нас в стране перемены дали возможность артистам зарабатывать сколько угодно. Мы получили право сами заключать контракты, много ездить, много работать. И Фрадкис посчитал, что раз советская власть ему много задолжала, то большая часть зарабатываемых теперь денег должна принадлежать ему.

В девяносто первом году я был на гастролях в Израиле. И там встретился с Леонидом Николаевичем. При всей его предприимчивости, Фрадкису там трудно. Особенно сейчас, когда ему уже за семьдесят. Обоснуйся он там лет на двадцать раньше, все бы повернулось по-другому. Фрадкис устраивал гастроли каких-то незначительных артистов, возил их по кибуцам. Какое-то время работал тренером по акробатике в каком-то колледже, мотивируя это тем, что он сорок лет в цирке. Мне он сказал, что к нему плохо отнесся «антисемит» — хозяин колледжа. Я поинтересовался, в чем это выразилось. «Ну, я давал занятия, задания ребятам: они бегали три круга по стадиону, потом плавали бассейн, потом подтягивались…» Я говорю: «Замечательно. Чего же он хочет?» — «Ну, этот дурак, антисемит, стал выяснять, когда же я их буду учить акробатике». А акробатике Фрадкис мог учить с таким же успехом, как я — физике. Акробатом он никогда не был. «Ну, и когда он увидел, что никакие акробатике они не занимаются, то он повел себя странно…» Я спрашиваю: «А в чем же странность?» — «В чем странность?.. Выгнал меня к….. матери…»