Иллюзии Доктора Фаустино

Единственным лицом, кроме матери, с которым доктор общался, был Респетилья, который умел развлечь его, а иногда даже выжать улыбку рассказами и небылицами о местных жителях. За отсутствием другого партнера доктор упражнялся со слугой в фехтовании, довольно часто ставил ему синяки и шишки, но нередко страдал и сам, ибо, не получив достаточного образования в этом роде занятий, он не стал большим мастером. Хотя у доктора была достаточно быстрая реакция и на каждый выпад противника он отвечал десятками ударов, однако редкие удары и уколы Респетильи были такой страшной силы, что десятая часть уплаты фактически стоила всего урожая синяков и шишек, собранных слугою. Эти упражнения были полезны обоим для души и тела. Барин и слуга испытывали необходимость в ежедневных сражениях, и оба получали от них удовольствие.

Несмотря на разговоры и сражения с Респетильей, несмотря на длинные беседы с матерью, у доктора была уйма свободного времени и днем и ночью. Оставаясь наедине с самим собою, он с удовольствием сосредоточивался на собственной персоне, разбирал случаи из своей жизни, зондировал глубины своего сознания.

Доктор ничего не сказал матери о таинственной незнакомке, но сразу же по приезде пошел в квадратный зал, чтобы посмотреть на портрет перуанской принцессы. Он внимательно всматривался в изображение, но не мог определить, было ли действительное сходство между перуанкой и Вечной Подругой или мнимое. Правда, Вечная Подруга, кажется, совсем его забыла, и воспоминание о ней хотя и не исчезло полностью, но сделалось каким-то размытым.

Произведение Пантохи было великолепно, но это было только изображение; оно ничего не могло пробудить в докторе, кроме приятного художественного впечатления. Кроме того, доктор знал, что это был портрет его прапрабабки, умершей триста лет назад, а это подрезало, конечно, крылья воображения.

В одной восточной сказке доктор прочел о принце, который среди сокровищ своего отца нашел портрет прекрасной женщины и влюбился в нее, так как считал, что модель жива и здравствует. Он стал искать по свету свою любимую. И только после многих лет странствий принц узнал, что дама, в портрет которой он влюбился, была одной из самых прекрасных и любимых жен в гареме царя Соломона. Если бы принц знал, что женщина эта жила в глубокой древности, он никогда не влюбился бы в нее.

Получалось, что доктор вел себя так же сумасбродно, как принц из восточной сказки.

И все же доктору доставляло такое удовольствие смотреть на портрет, он проникся к нему такой нежностью, что перетащил его с верхнего этажа к себе, в нижний, а вместо него повесил портрет одного из своих предков, украшавших нижний зал.

Надо сказать, что доктор не забывал о своей Вечной Подруге и продолжал строить догадки о письме и о странном свидании с нею. Отправной точкой для гипотез служил реальный факт существования этой красивой женщины, которую можно было видеть и ощущать во плоти, в материальной оболочке. Но кто она такая? Он прекрасно понимал, что сущность ее состоит не в том, что у нее есть глаза, рот, руки, лоб, тело, а в чем-то другом; главное заключалось в чем-то невидимом, и это невидимое зовется духом. Но, определив ее сущность таким образом, он не продвинулся ни на шаг вперед. Его безбожная наука не могла проникнуть по ту сторону сущего. Можно ли считать дух некой самостоятельной сущностью, или это только результат сцепления и согласования отдельных материальных частей, некая божественная гармония, источаемая конгломератом органов? Если дух – самостоятельная сущность, то он пребывал до рождения и пребудет после смерти. Но в таком случае разве не может быть так, что и в той женщине из плоти и крови пребывает ныне дух перуанской принцессы? И нельзя ли предположить, что дух, который вдохновляет его ныне, – это тот же самый дух, который вдохновлял одного из его предков – возлюбленного и мужа перуанской принцессы? Но тут же он отвергал эти допущения как бессмысленные.

«Какие основания думать так, – рассуждал он, – если я ничего не помню из того, что было до меня? Я не могу ничего припомнить даже из той поры, когда я покинул детство и вышел на яркий свет. Вероятно, можно сказать, что материальный свет дал моим глазам возможность запечатлеть предметы чувственного мира, человеческое слово, коснувшись звуковыми волнами моего слуха, открыло мне истину, и только тогда дух, находившийся в зародыше, обрел самостоятельную сущность и познал ее, утвердив тем самым собственное бытие».