Иллюзии красного

Сколько прошло времени, пока мне удалось отдышаться и в глазах немного прояснилось, не помню. Громкий, тоскливый крик, раздавшийся так внезапно, что я вздрогнула, прорезал глухую тишину ночи. Захлопали двери, затопали босые ноги. С первого этажа кто-то спрашивал, что случилось. Я увидела Марию Федоровну в ее неизменном чепце на черных буклях, полную, в атласном капоте[12] и меховых тапочках без каблуков. Она скрылась в комнатах Александры, и я поспешила туда же.

Когда я вошла в спальню барышни, там уже зажгли свечи. Пахло валериановым корнем, воском и паническим страхом. Именно так все и было.

Лушка, полуодетая, с растрепанной косой, переминалась с ноги на ногу у кровати Александры, загораживая от всех картину происшедшего. Мария Федоровна стояла, опустив руки, с отрешенным лицом, бледная и растерянная. Пара молоденьких горничных, всхлипывая и вполголоса переговариваясь, топтались у входа в спальню, не решаясь почему-то войти.

– Лукерья!

Лушка испуганно обернулась, и тут же снова, словно загипнотизированная открывшейся перед ней картиной, повернулась к барышне.

– Лукерья! – повторила Мария Федоровна властно. – Отойди!

Лушка шевельнулась в нерешительности, снова как будто полуобернулась, и вновь уставилась на постель. Что она там видит?

Я стояла, как неживая, не в силах произнести ни слова.

– Отойди немедленно прочь!

Голос Марии Федоровны приобрел стальные нотки, что-то в нем появилось новое, такое, что ослушаться было невозможно. Лушка, не отрывая взгляда от изголовья кровати Александры, стала пятиться назад, все быстрее и быстрее… И вдруг, с громким, истерическим, каким-то дурным криком, кинулась вон из комнаты.

На постели лежала Александра, глаза ее, широко раскрытые, уставились в потолок, бледное до синевы лицо искажено гримасой страха. Мы подошли поближе. На ее шее отчетливо выделялись синяки, как будто бы ее душили.

– Что случилось? – спросила я, сама не слыша своего голоса. Возможно, я беззвучно произнесла это, одними губами.

– Она мертва.

– Что?

– Она мертва, – повторила Мария Федоровна негромко. – Мертва. Надо закрыть ей глаза.

Она подошла и провела рукой по лицу барышни сверху вниз. Веки опустились, и Александра стала выглядеть спящей, которой снится страшный сон.

– Что это у нее на шее?

Мы поднесли свечу, наклонились пониже.

– Может быть, у нее начался приступ удушья, и она сама…

– Сама себя задушила?

Мы стояли, пораженные, не зная, что делать, что говорить. Жуткое оцепенение сковало тело и мысли…

Не буду описывать, что происходило дальше. Невыносимо было смотреть на барыню и барина. Доктор, за которым немедленно послали, определил смерть от удушья. Происхождение странных пятен на шее вызвало у него такое же недоумение, как и у нас.

Лушка и молодые горничные, ночевавшие у дверей в спальню Александры, были строго допрошены. Они оказались на редкость бестолковыми, – рыдали, крестились, божились, ничего не могли объяснить. Все сходились в одном, что барышня боялась какого-то призрака, который, якобы, собирался ее задушить. Она неоднократно говорила об этом и доктору. Но все приписывали это больным нервам, расстройству сна и крайней возбудимости, вызванных болезнью.

Все происшедшие события произвели на меня гнетущее впечатление. Словно злой рок поразил эту семью, этот большой, богатый и гостеприимный дом. Мария Федоровна велела мне ничего никому не говорить ни о ночном происшествии с кровавым пятном, ни о наших ночных дежурствах и подозрениях.

– Теперь это уж ни к чему ворошить. Бесполезно. Только душу несчастных родителей терзать.

Каждый думал что-то свое, все ходили, как в воду опущенные, не решаясь смотреть друг другу в глаза, обсуждать происшедшее. Для посторонних смерть Александры не была ни странной, ни неожиданной. Она давно болела, все это знали, никто не удивлялся. Жалели только, что молодая – жить бы да жить. Но это все в руках Господа.

Покойную положили в большой зале, на возвышении, сплошь усыпанном алыми цветами, – в белоснежном пышном наряде, надели и ее любимые серьги. Какое-то багрово-розовое сияние, призрачное и неуловимое, разливалось возле гроба, окрашивая бледные щеки покойницы жутковатым румянцем.

Я приходила попрощаться с барышней, которая, словно живая, лежала среди цветов и свеч. Ноги мои словно приклеились к полу, и я не смогла подойти к гробу. Так, постояла у входа, – слез уже не было. Мысленно попросила прощения у мертвой, как это принято у русских, сама простила ей все, и вышла.

Надо ли говорить, что с этой самой минуты мной овладело непреодолимое желание как можно скорее покинуть это место и этот дом.

Я вижу из окна освещенную солнцем липовую аллею, – девки ощипывают кур для поминок, прохаживаются приехавшие помещики, курят сигары, женщины в черном нелепо выглядят на фоне голубого яркого неба и зелени, Савелий готовит экипаж. Вот он идет за моим багажом. Последняя страница моей повести закрывается. Будет ли у нее продолжение? Бог весть!

КОНЕЦ ДНЕВНИКА ГУВЕРНАНТКИ.

ГЛАВА 9