Почему он выбрал в слушатели этого ничем не приметного, попутчика, постучавшегося в купе в поисках то ли штопора, то ли раскладного ножичка, Игнат не знал. Такие вещи обычно происходят сами собой, и решения принимаются мгновенно. Мужчина темным силуэтом маячил в приоткрытой двери, недобрым словом поминая куда-то испарившихся проводниц, а рука Игната уже тянулась. но не за штопором, а за бутылкой. Дорогой коньяк, преподнесенный партнерами после удачного завершения переговоров, оказался очень кстати. И вот уже попутчик подставлял стакан, темная жидкость лилась рекой, и Игнат пил «за знакомство», чувствуя все нарастающее нетерпение перед предстоящим сеансом очистительного разоблачения.
Он вздохнул. Вот уже и бутылка почти опустела, а долгожданного облегчения так и не наступило. Вместо него вновь навалилось отчаяние, и Игнат, раскачиваясь из стороны в сторону, все говорил и говорил. Ему казалось, что его слова имеют форму и вес и, выплывая изо рта, загромождают и без того тесное пространство.
– А ты бы видел ее любовника, – с трудом выдавил Игнат, – молокосос. Прыщи еще не зажили. Никто. Сам прыщ на ровном месте. Официантик. Подай-принеси. Я даже не думал… представить себе не мог, что она уйдет к такому обсоску. Я работал. Деньги зарабатывал. По свету ее возил, подарки делал, не знаю… Жил. Радовал, сам радовался. А потом – хлоп, и конец всему. Ушла! Куда? Зачем? Почему? «Прости, дорогой, я больше так не могу, наша жизнь – сплошной абсурд… Его зовут Виктор, и ты его знаешь!»
Попутчик шевельнулся в полумраке. Он сидел молча, да и скажи что-нибудь сейчас, Игнат все равно бы не услышал.
– Виктор… Какой Виктор? Кто это? Я даже фамилии его не знал, – Игнат икнул.
Несколько раз за окном чиркнули мертвым белым светом фонари пролетавшего полустанка. Подсвеченное вспышками, появилось и исчезло осунувшееся лицо Игната.
– И тут меня как будто сломали. Не знаю, что-то произошло… Раз – и снесло меня как крошечную шестеренку. Понимаешь, вроде все работает. Я сам иногда прислушиваюсь, тикает ли там внутри? Тикает. Встаю утром, кофе пью, прихожу в офис, встречи, переговоры, ужины, все время дела какие-то, бабы… Утром глаза открою и сначала ничего не помню и не чувствую – такое облегчение. А потом разом – изменила, ушла, спит с другим. И такая тоска наваливается…
– Да, дела… – голос из темноты прозвучал так тихо, что Игнату пришлось напрячь слух. И зря. Ничего приятного или успокаивающего он не услышал.
– Я одного не понимаю, – прокашлявшись, продолжил его попутчик, – а чего ты его-то не прибил? И жену свою на место не поставил? Как, говоришь, ее зовут, Инга? Инга Кирилловна? Так это что же получается – тебе позор и унижение, а Инге Кирилловне – новая жизнь, новая любовь, новый мужчина?..
Игнат было задумался, но, устремившись за своими неспокойными мыслями, невпопад продолжил:
– У этого Витька́ даже угла своего нет. У родителей ютился. Так она глазом не моргнула. Взяла ключи от своей квартиры, которую ее папочка подарил и тю-тю! – Игнат сделал в воздухе неопределенный жест, – и все прекрасно. А то, что мы там жили и после свадьбы, и вообще, вещей моих там полно – это ничего. – Он скривился. – Не знаю, прямо наваждение какое-то. Я словно в тумане тогда был. Казалось, еще чуть-чуть – проснусь, и все изменится. Она одумается, вернется… Заберем заявления о разводе, заживем как прежде как люди. Понимаешь?..
– Понимаю, – донеслось до него из темноты.
Игнат хмыкнул.
– Ничего ты не понимаешь! – вдруг негромко и со злостью произнес он. – Ничего. Что ты можешь понять? У меня жизнь отняли. Все, к чему привык, что любил, все исчезло. И ладно бы исчезло. А то ведь отобрали…
Мужчина не стал спорить.
– Вот, смотри, – внезапно Игнат выхватил конфету из корзинки и как игральную кость бросил ее на стол. – Видишь? Конфета. В обертке. Вещь!
Он содрал с карамельки обертку и, скомкав, бросил на стол бумажку.
– А что обертка без конфеты? Ничто. Мусор! – Игнат сунул карамельку в рот и с отвращением захрустел ею. – Так и я. Пока все было на местах, чувствовал, я человек. Ушла жена, так из меня словно всю начинку вынули. И что осталось? Фантик! Бумажка!
Взгляд Игната блуждал, голова безвольно болталась на обмякшей шее. Он вспомнил игрушечную собачку из серванта в родительском доме, ее голова была прикреплена к туловищу с помощью пружины, и, когда собачку щелкали по носу, она начинала беспорядочно кивать во все стороны. Мысль об игрушке неожиданно развеселила Игната, он усмехнулся, но вскоре опять помрачнел.
– Я-то все жалел ее, думал: «Вот, бедняжка, мать умерла, отец странный какой-то. Молчит, смотрит, глаза черные мутные, сам крупный, а что у него внутри делается – и черт не разберет», – Игнат тяжело засопел. – Нет, я не понимаю, почему одним нормальные люди попадаются, а мне вот это все?.. А? Ты не знаешь?