Иллюзия прогресса: опыт историософии

Это не ново. Так, весьма стойкая в русской мысли ещё со времён славянофилов критическая тенденция по отношению к Западной цивилизации в своём понятном отторжении искусственных, утопических способов переустройства мира неверно оценила западное правовое государство в его буржуазной форме XIX века. Русская интерпретация западной социальности как так называемого мещанства заслонила значение положенного в самую основу гражданского общества и правового государства принципа достоинства, свободы и ответственности человека. В первой половине XX столетия антилиберальные и антидемократические идеи распространились в русской эмиграции, в частности, у младороссов и солидаристов. В постсоветской России власть и церковь раздувают идеи об агрессивной западной культуре, якобы целенаправленно стремящейся разрушить самобытные незападные культуры. Утверждают, что ценности западного общества потребления вытесняют русские духовные ценности и что происходит это главным образом из-за стремления Запада погубить Россию. Выдвигается и находит мощную поддержку миф «русско-советской православной цивилизации», противостоящей Западу. Всё это в какой-то степени неудивительно в эпоху глобализации и вестернизации, но прискорбно для нравственно-интеллектуального состояния людей.

С социокультурными реалиями незападных цивилизаций, «инвариантами евразийской судьбы» связываются немалые надежды. Так, А. Панарин предполагал, что «если… постмодернизм – серьёзное решение современной цивилизации, пришедшей к необходимости аскезы – потребительского и технологического самоограничения во имя сохранения природы, культуры и морали, то нас ждёт реабилитация неевропейских культур, становящихся по-новому современными и престижными»[32]. Критикуя Запад за «склонность передоверить историческую ответственность безликим механизмам технико-экономического прогресса, сняв её с человека как «слабого звена», А. Панарин полагал, что, «по-видимому, именно проигравшим технико-экономическое соревнование с Западом предстоит вернуть человеку статус главного звена, а духовным факторам – главного источника продуктивных исторических новаций», а также, что «инициатива глобальной духовной реформации переходит к Востоку, и в авангарде этого движения, по-видимому, будет стоять ныне поверженная Россия»[33].

В основе таких представлений лежат, как кажется, не столько научные, сколько идеологические мотивы. Не совсем ясно, что дало A. Панарину основания связывать осознание необходимости самоограничения именно с неевропейскими культурами. Скорее, следовало бы говорить о понятном неудовлетворении этого мира недопотреблением. О самоограничении же вынужден задумываться как раз Запад.