Иллюзия смерти

Хирург, скорее всего, плохо представлял, кому это говорил.

Рехтин спрашивал много раз. Хирургу удалось забыть о следователе из окружной прокуратуры только тогда, когда он ответил на все вопросы.

Заключение еще не пришло, а Рехтин уже вынимал из сейфа новую, хрустящую корочку с надписью «Уголовное дело». Она будет общей обложкой для всех трех уголовных дел.

«Все только начинается, не правда ли?» — раздался мой голос.

«Вы догадливый слушатель», — отметил Артур.

Его рассказ продолжился:.

Чудовище еще дважды напомнит о себе. В июне восемьдесят первого года и в июле восемьдесят пятого.

Новенькая, пахнущая типографской краской корочка уголовного дела пожелтеет, затрется и изменит запах на пыльно-кислый. Так пахнут все дела, не поддающиеся раскрытию и расследованию долгие годы. А Рехтину еще трижды придется открывать свой сейф, чтобы достать новые обложки. Но и те прокиснут скорее, чем будет издан приказ об отправлении следователя в отставку по наступлении пенсионного возраста.

К апрелю двухтысячного, перед пенсионной сдачей дел, Николай Ильич положит на свой стол восемь пухлых томов уголовного дела, заведенного на «юго-западного потрошителя».

Хирург из Склифа умрет за год до этого, в возрасте семидесяти четырех лет.

Прокурор-криминалист Урмас Оттович Левитис во время путча тысяча девятьсот девяносто первого года будет смертельно ранен шальной пулей у Белого дома. Может быть, она была пущена из ствола автомата бойца «Альфы» или прилетела с противной стороны. Никто никогда не узнает правды.

Некоторые убийства история заставляет называть трагическими, списывая их на революционные ситуации. Они не подлежат раскрытию ввиду малой значимости по отношению к общей ситуации. Так было и на этот раз. Интерес Левитиса к политической жизни страны угаснет в операционной клинике Склифосовского. Той самой. На столе того же хирурга.

Ушли из жизни все, кто мог помнить подробности этих убийств. Осталось лишь то, что следователь записывал собственной рукой в пухлые прокисшие тома уголовного дела.

Шестидесятитрехлетний Николай Ильич Рехтин, бывший «важняк» прокуратуры Юго-Западного округа, переедет в Бачурино, за МКАД. Подальше от привычных мест, надоевших своей суетой за семь десятилетий жизни. Продав в Конькове трехкомнатную квартиру, они с женой купят двухэтажный дом с камином на берегу озера.

Его жена, выходя вечером на крыльцо, будет наблюдать одну и ту же картину: ее муж, склонив голову, сидит в резиновой лодке на середине озера. Удочка его, кажется, даже без наживки, будет торчать из нее нитью, едва видимой на расстоянии. Она недвижима, как и водная гладь. Суета ушла, наступил покой, и он переносится еще тяжелее, чем та суета, от которой состоялось запланированное бегство.

С тех пор как Рехтин ушел со службы, минуло двенадцать лет. Выросли чужие дети, родились чьи-то внуки, мир перевернулся с ног на голову. А он не переставал о чем-то думать. Рехтин не спал ночами, ворочался на своей половине кровати, спускался вниз и зажигал камин. Николай Ильич смотрел на пламя, и оно возвращало его в то время, когда еще можно было что-то сделать и исправить.

Иногда он собирался и уезжал в столицу. Когда возвращался, жена его ни о чем не спрашивала. Ей были хорошо известны причины таких бесконечных раздумий. Тогда, в двухтысячном, никто не мог понять, почему Рехтин не хотел уходить на пенсию. Он словно цеплялся за какую-то возможность доделать то, что уже не в силах был одолеть. Так казалось всем…»

— Мы будем слушать это дальше или мне приказать остановить запись? — поинтересовался я.

— Что это такое? — пробормотал Артур, совершенно оцепенев.

— Это рассказываете вы, — объяснил я, и мужчина, названный мной дядей, обреченно опустил голову.

— Как я мог это рассказывать?

— Меня и самого это интересует, — ответил я.

— Но я же не знаю ничего подобного! Я впервые слышу эту историю!

— Я знаю, — выдержав паузу, ответил я.

Он смотрел на меня долго, чуть опустив нижнюю челюсть.

— Что ж, послушаем дальше, — решил я.

И Артур снова заговорил с экрана:

«Тринадцатого апреля две тысячи двенадцатого года Николай Рехтин вышел к почтовому ящику за газетами. Пользуясь паузой, Маргарита Алексеевна быстро поставила на стол кофе, гренки и джем. Сегодня они уезжали вечерним поездом в Тоцк. А оттуда самолетом в Самару. Старые друзья приглашали их на свадьбу сына, а в Тоцке намечался день рождения ее сестры. Поездка обязательно должна была состояться, хотя причиной было, конечно, не бракосочетание и не юбилей родственницы. Просто теперь ей хотелось сбежать и от этого дома, и от озера, не приносящего рыбы.

Своих детей у Рехтиных не было, жена следователя не могла выносить ребенка — так иногда случается. Даря что-то людям, Бог непременно их должен чего-то лишить. Так случается всегда.

Но поездка, которая виделась ей как кратковременное облегчение, не состоялась. Как и завтрак. Николай Ильич вошел в дом, бросил на кресло у камина кипу газет и, не останавливаясь, начал подниматься наверх.