«Илы» атакуют

Он еще дважды лихо делает эту злосчастную для меня фигуру. Ага! Кажется, я начинаю понимать, в чем дело. Пробую сам, чувствую, что дело идет на лад. Еще раз – лучше. Еще, еще...

– Хорош! – слышу я голос в наушниках. – А ну, еще раз давай!

Последний боевой разворот получился у меня просто-таки здорово. Пошли на посадку.

– Кто выполнял последний боевой разворот? – спросил инструктор, когда мы подошли к группе.

– Я.

– Хорошо! Я думал, что это Расторгуев. Надо еще и еще тренироваться. Фигура очень нужная.

Как часто я вспоминал эти слова через несколько лет на фронте! Как часто выручал меня боевой разворот, эта «очень нужная фигура»!

Осенью комиссия принимала у нас экзамены. Опять лечу с Цурановым, опять молча. Три полета по кругу и один в зону. Оценка – отлично. На отлично сдал и теоретическую часть.

Учеба в аэроклубе окончилась. Что же дальше?

– Курсант Бегельдинов! К начальнику! Бегу, недоумевая, зачем меня вызывают.

Оказалось, что из окончивших аэроклуб пятерых оставляют для работы инструкторами-общественниками, в том числе и меня. Радости нет предела.

Начались занятия по теоретической подготовке. Теперь мы сидим рядом со своими недавними учителями, сами готовимся стать инструкторами. Занятия идут вечерами, иногда до глубокой ночи. А с утра – в школу. Ведь я заканчиваю десятый класс.

Как-то незаметно пришла весна – волнующая пора выпускных экзаменов в школе и инструкторских тренировочных полетов в аэроклубе.

В один из дней, обычных аэродромных дней, всех нас взволновала весть о том, что приехала специальная комиссия ВВС. Будут отбирать курсантов в военно-авиационные школы.

– Счастливый ты, – грустно произнес Петька. – Тебя могут взять, а меня нет.

Что я мог ответить другу, чем утешить его? Он хорошо сдал экзамены, стал пилотом, но на инструкторской работе его не оставили.

– А ты сам пойди, – предложил я. – Возьмут.

– Да, возьмут. Как бы не так. Ладно. Вот закончу школу, тогда еще посмотрим.

Комиссия между тем знакомилась с личными делами. Бухарбаев доверительно сказал, что мое личное дело отложено. Меня пригласят на беседу.

День, когда я предстал перед комиссией военно-воздушных сил, на всю жизнь врезался в память.

Робко вхожу в комнату, вижу большой стол, за ним – военных с голубыми петлицами. Не успеваю раскрыть рот, чтобы отрапортовать о том, что явился по вызову, как слышу вопрос:

– Тебе что, паренек? Оборачиваюсь, думая, что кто-то стоит за спиной. Никого.

– Мы тебя спрашиваем.

Стараясь придать голосу солидность, рапортую:

– Инструктор-общественник Бегельдинов явился по вашему приказанию.

Все смотрят на меня с изумлением. Авиатор с тремя «шпалами» на петлицах выходит из-за стола, подходит почти вплотную. На лице его написано искреннее удивление – я много ниже его плеча.

– Инструктор, говоришь? – с украинским акцентом произносит он. – Ай да хлопчик! Молодец! Ладно, иди. У нас времени для шуток нет.

– Дяденька... – невольно вырывается у меня.

Все смеются. Я окончательно растерян. Цуранов что-то шепчет военным. Те рассматривают меня уже без смеха.

– Мал уж больно, – слышу я. – Ноги до педалей не достанут.

– Достают же!.. – вмешиваюсь я.

Опять хохот. Теперь смеюсь и я. Вдруг тот же авиатор с тремя «шпалами» делает свирепое лицо и, в упор глядя на меня, спрашивает:

– Сколько скота имел раньше твой отец?

Я растерянно молчу.

– Что замолк? Наверно, байский сын?

Я растерялся вовсе. Стою, хлопаю глазами и не знаю, что сказать.

– Могу справку показать, могу доказать, могу принести, – бессвязно бормочу я.

– Неси! Посмотрим на твою справку.

Опрометью бросаюсь вон из кабинета. Лечу домой. Мать пугается моего вида. Никак не могу толком объяснить ей, какой документ нужен. Вместе роемся в бумагах отца. Нашел! Вот она, справка, подписанная самим Михаилом Васильевичем Фрунзе. Стремглав кидаюсь в аэроклуб. Поздно. Никого уже нет.

Едва дождался утра. Во дворе жду прихода членов комиссии. Наконец они пришли, вошли в кабинет. Вхожу следом и протягиваю справку. Тот самый авиатор, что строго смотрел на меня, вначале никак не может понять, какой документ я принес и зачем. Потом вспоминает, смеется.

– Вы прочитайте, – с обидой говорю я, – прочитайте.

– Хорошо, малыш, – сквозь смех говорит он. – Давай сюда свою документину.

Он берет справку в руки, лицо его становится серьезным.

– Что ж, партизанский сын, – произносит он. – Ты зачислен в Саратовскую военную школу пилотов. Это было решено еще вчера. Поздравляю, – и он протянул мне большую сильную руку.

* * *

... Лето 1940 года. Я стою на перроне фрунзенского вокзала. Еду в военную школу. Начинается посадка.

– Береги себя, сынок, – утирая слезы, говорит мать.

– Мама, не беспокойся за меня.

– Смотри, Талгат, пиши нам, не забывай.

– Конечно, отец. У меня, кроме вас, никого нет.

Гудок. Медленно плывет назад здание вокзала. Я высовываюсь из окна, вижу отца, который бережно обнимает мать, уткнувшуюся ему в плечо. Прощайте, родные! В этот момент я был далек от мысли, что увижу отца и мать лишь через пять с лишним лет, пройдя через горнило войны, самой жестокой из всех, которые знало человечество.

Трудные годы