Ильза Янда, лет - четырнадцать

Мама крикнула, что она еще не настолько сошла с ума, чтобы будить в половине второ­го ночи спящих людей.

– Это ведь была твоя идея, а не моя, – сказала Ильза.

Курт взревел, что Ильзе никто не дал пра­ва дерзить его жене. Он так и сказал – «моей жене».

И тут – у меня прямо дух захватило – Ильза откашлялась, а потом заявила:

– Тебя, Курт, это вообще не касается. Я не обязана давать тебе отчет! Если ты же­нился на моей матери, это еще не значит, что ты можешь надо мною командовать!

Раздался звонкий шлепок. Мама дала Ильзе пощечину. А потом Курт выскочил из гостиной и чуть не сбил меня с ног.

– Курт! – крикнула мама. – Вернись! Она должна перед тобой извиниться!

Но Курт не вернулся. Он вбежал в спаль­ню и хлопнул дверью. Почтмейстер внизу под нами наверняка проснулся, если, конеч­но, он не проснулся гораздо раньше от наше­го крика.

Потом я еще слышала, как мама требо­вала от Ильзы извинения и грозила ей всеми возможными и невозможными карами, если она сию же минуту не извинится.

Ильза не извинилась. Она вышла в перед­нюю. Она сказала мне:

– Лучше язык себе откушу!

И заплакала, и сжала кулаки. Крепко-крепко. Я потом видела следы ногтей на ее ладони.

В нашей комнате, когда она раздевалась и уже лежа в постели, она все повторяла:

– Нет, я этого не выдержу. Я этого просто не выдержу!

– А по правде, где ты была? – спросила я. Я задала этот вопрос еще три раза, пока Ильза не перестала наконец повторять одно и то же и не ответила:

– Я была вместе с Амрай в баре. – И по­том она еще сказала: – А теперь я хочу спать. Спокойной ночи.

Я лежала в постели. Было темно-темно. Я прислушивалась к дыханию Ильзы. Нет, она не спала. Она дышала неравно­мерно.

– А что делают в баре? – спросила я. – А разве туда пускают двух девушек? Одних?

Кровать Ильзы заскрипела. Она, наверно, отвернулась к стене.

На следующий день было воскресенье. Я проснулась, потому что Оливер сидел у меня на кровати и тянул к себе по­душку.

– Вставай, вставай, вставай, – повторял он.

– Который час? – спросила я.

– «Бей – кто сильней!» уже прошла!

Он хотел сказать, что уже больше десяти, потому что эта воскресная передача кончает­ся по радио в десять. Оливер еще не пони­мает по часам.

Я села на кровати. Утром я всегда никак не могу проснуться. Сначала я даже не пом­нила, что было этой ночью. И не думала о том, что сегодня воскресенье. Я глядела в окно и видела, что светит солнце, а рыжая толстуха в доме напротив раскладывает на подоконнике одеяла и подушки. Она всегда это делает по воскресеньям. Я поглядела на Ильзину кровать. Ильза еще спала. Ее ноги выглядывали из-под одеяла. На них был педикюр с желтым, как желток, лаком.

Обычно мама будит нас в воскресенье в по­ловине девятого. Чтобы мы не слишком поздно выбрались на воскресную прогулку.

– Сегодня прогулки не будет? – шепотом спросила я Оливера.

Оливер покачал головой.

– Все еще спят, что ли?

Оливер опять покачал головой.

– Почему не будет прогулки?

Оливер пожал плечами.

– Не знаю. Папа куда-то уехал на маши­не, совсем рано. Еще темно было.

– А мама?

– Мама очень сердитая.

– Почему? На кого?

Оливер опять пожал плечами.

– Просто вообще, – сказал он.

Я встала и пошла с Оливером на кухню.

На кухне сидела мама. Она сидела за ку­хонным столом и читала старый номер «Бри­гитты».

– Можно мне позавтракать?

– Приготовь завтрак сама, – сказала ма­ма, обращаясь к «Бригитте».

Отказ от приготовления завтрака означает у мамы высшую степень раздражения. Раз уж мама не готовит завтрак, значит, она на пределе.

Я достала кастрюлю из шкафа.

– Не хлопай так дверцей! – вскинулась мама.

Я вынула пакет из холодильника и налила молоко в кастрюлю. Две капли попали на стол.

Мама подняла глаза от «Бригитты».

– Почему ты всегда все проливаешь?

Я взяла полотенце и вытерла стол.

– Ты что, с ума сошла? Это же посудное полотенце!

– Ты будешь какао? – спросила я Оливе­ра.

– Я завтракал, – сказал Оливер. – Мама уже готовила мне завтрак. Мне и Татьяне.

– А как ты считаешь! Они еще слишком малы, чтобы готовить себе завтрак! – резко сказала мама, обращаясь ко мне.

Но ведь я ничего и не говорила. Потом ма­ма встала, захлопнула «Бригитту» и намаза­ла мне два бутерброда с маслом и мармела­дом. Так много масла, просто есть противно. Но я ничего не сказала.

– Я хочу в лес! – крикнул Оливер. – В лес, в лес, в лес!

– Попридержи язык, – сказала мама. В кухню вошла Татьяна. Она была в ноч­ной рубашке. На животе у нее красовалось огромное пятно от какао.

– Какао бухнулось в постель! – сообщила она. – Плавает в постели!

– Вы мне просто на нервы действуете! – крикнула, мама. И выбежала из кухни, гром­ко хлопнув дверью.

Я осталась на кухне. Я слышала, как мама в передней хлопает дверцами шкафа и бормочет что-то себе под нос. Наверно, она иска­ла чистую простыню для Татьяны. Я хотела заглянуть в «Бригитту», но Оливер и Татья­на не оставляли меня в покое. Татьяна хоте­ла строить, а Оливер боксировать. Тогда я тоже сказала:

– Вы мне просто на нервы действуете! – и, выбежав из кухни, хлопнула дверью.

После обеда вернулся Курт. Он принес маме букет цветов, и мама была растрогана.