Им привиделся сон

– У вас сегодня такой предательский взгляд, сказала Марианна. Если вы хотите быть злы, мы поссоримся, потому что нервы мои, в самом деле, в каком-то лихорадочном состояния.

– Зачем же ссориться? Дайте мне вашу ручку, сказал Иврян с таким искренним участием, что молодая женщина повиновалась невольно.

Она лукаво посмотрела на своего собеседника. Лицо её приняло ласкательное выражение ангорской кошечки и в голосе растопилось столько меду, что Иврин почти вздрогнул, когда она спросила его, где он бых нынешним утром.

– Вас это интересует? сказал он: был везде и всюду, как обыкновенно. Был на водах, завтраках в Палерояле, таскался по бульвару, потом….. потом, спросите лучше, где я не был.

– Кого видели вы на водах?

– Всех.

Молодая женщина сдвинула хорошенькие брови своя, в глазах её мелькнула досада.

– Видели вы Ройнова? спросила она почти сердито. Вот что! подумал Иврин. – Видел и весьма видел, отвечал он: мы встретились сегодня у прекрасной иностранки, на которую вы не удостоивали обратить вашего внимания, но которая занимает теперь весь наш праздношатающийся мир. Это самое миловидное создание, которое мне случалось встретить. Когда ей доложили о нашем визите, она выбежала к вам из уборной в таком очаровательном n'eglig'e, что взглянув на себя, она должна была закутаться в дверные занавесы гостиной. Она схватила оба полога и просунула между них свою херувимскую головку, которая на голубом поле отделилась таким воздушным образком, что мы оба вскрикнули от восхищения.

Марианна почувствовала какой-то гальванический, несносный удар в сердце. Какая-то нестерпямая боль стеснила грудь её, во только на одно мгновение. Иврин продолжал, увлеченный своим предметом:

– Какая это живая, прекрасная бабочка! Во всем существе её такая любовность, такой свет, такая неотразимая прелесть, как-будто бы она была создана воплощенной радостью людям.

– Вы влюблены в все? спросила простодушно Марианна.

– Нет.

– А разве возможно так горячо сочувствовать чему-нибудь прекрасному и не любить его?

– Не любить прекрасного невозможно, возможно однако ж очень в него не влюбляться, особливо когда уже сердце где-нибудь приютилось.

Марианна улыбнулась, у все отлегло от сердца.

– Но скажите, спросила она, с каким-то странным одушевлением: неужели не существует в мире такой любви, в которой бы все прекрасное сосредоточилось в одном образе, вся жизнь слилась в одном чувстве, все мечты в одном заветном помысле; для которой не цвели бы на земле розы; которая бы не замечала в небесах солнца?

– Может-быть и существует, но такая любовь очень сдает на сумасшествие; – впрочем, любить умно – трудно. Любовь как золото, под которое подделывается много мишуры. Иногда внутрь нас происходит чорт знает что такое, – ну, кажется, вот она любовь, со всеми аттрибутами; а смотришь – горячечный бред, а иногда этот тонкий магнитизм, который электризует нас и который мы простодушно принимаем за любовь.

– Я думаю, что такой магнитизм есть только продолжение любви, как музыка есть продолжение пламенного поэтического языка. Если уже не станет слов, когда восторженная мысль не облекается более в формы человеческого слова, тогда ее продолжают звуки. Ведь поцелуй тот же восторженный бетговенский аккорд….. И вся жизнь имеет бесконечно свои такие же переливы, продолжала молодая женщина: из жизни практической, полезного труда и забот, вытекает жизнь искусства, в которой воплощается дух для всеуслышания в слово, в пластические формы, в живопись, в звуки – за нею беспредельная, невоплощаемая жизнь духовного созерцания – жизнь безмолвной молитвы….. а любовь относится к жизни, как цвет к дереву: как он, имеет она свое скоротечное, срочное существование, но в ней сосредоточены все начала жизни.

– Самое ароматическое мудрствование, какое только когда-нибудь истекало из медовых уст такого милого философа. Но вы, которые так несравненно рассуждаете о любви, скажите мне, почему не существует в мире глупца и ничтожного мерзавца, которого бы женщина не сумела любить всеми сокровищами своего сердца?

– Право, не знаю, сумела ли бы я любить этого мерзавца. Но это случается, может-быть, потому что любовь в сердце женщины, как голос в горле птички: она поет, потому что это её назначение. Женщина любит как дышет, потому что иначе не может.

– Но это недостойно, отвратительно и стыдно иметь такое прекрасное сердце, без малейшего здравого смыслу.

– Женщина одарена гибельною способностью идеализировать, сказала вздохнув Марианна: она окутывает, украшает своим воображением и часто любит идеал.

– Но ведь это позволено только в пятнадцать лет.

– Женщина вечно может быть в пятнадцать лет.