Имаго

– Что-то вы, Женя, совсем смурной в последние дни… Случилось что? Или у вас это потому невесело, что один в такой большой квартире?.. Нет-нет, я не про женитьбу, не пугайтесь!.. Но вам бы собачку завести бы, чтобы встречала вас в прихожей, или кошечку… Наверное, кошечку даже лучше…

Бабурин содрогнулся всем телом. Сказал, внезапно побледнев:

– Никогда не стану заводить ни собак, ни кошек!

Анна Павловна поинтересовалась с огорчением в голосе:

– Почему?

Он зябко повел плечами. Это было странно и жутковато видеть при его росте и массе.

– Я как-то был в гостях у тетки, – сказал он внезапно охрипшим голосом. – У нее кошка… окотилась. Тетка позвала меня в гости, накормила, налила водочки, а потом внезапно слиняла срочно по делу, попросив меня между делом… а на столе осталось еще полбутылки водки и еще одна непочатая на подоконнике!.. между таким приятным делом – утопить котят. Я сказал: о’кей, все путем, сам и в мусорный ящик отнесу. Тетка смылась, а я… приступил, урод.

Мы слушали внимательно, всегда одинаковый и жизнерадостный Бабурин был на себя на похож, а это страньше, чем если бы юсовцы отказались от планов дотоптать Россию.

– Взял я их всех, – продолжил Бабурин несчастным голосом, – отнес в ванную, наполнил водой, побросал туда. Они ж слепые, совсем беспомощные. Вышел, закрыл дверь, пошел принять на грудь водочки. Принял. Подождал, иду в ванную, чтобы вытащить, сложить в пакет и отнести на улицу в мусорный бак. Зашел, а они еще барахтаются, раздулись, как пузыри, воды наглотались, но все еще… мявкают, да так жалобно!.. Выскочил я, закрыл дверь, снова принял водочки. А они, гады, так мявкают, что через дверь слышно. Включил я телевизор погромче… Выждал, вернулся. Все на дне, только двое еще как-то держатся на поверхности, барахтаются, мявчат… Да так жалобно! И на меня смотрят: спаси! Спаси, ты же сильный, ты же все можешь! Тебе ж только руку протянуть… Черт, выскочил я, сердце колотится. Постоял, а в груди заноза, в самом деле, заболело. Нашел я у тетки в аптечке валериану, корвалол, налил… не знаю сколько надо, отпил, гадость какая, но вроде чуть в груди отпустило… Наконец, когда зашел, они уже все на дне…

Он замолчал, дрожащими руками достал из вазы сухарик, преломил, но есть не стал. Глаза невидяще смотрели сквозь стол, щеки побледнели.

– Собрал в мусорный пакет, – сказал он, – сердце опять заболело. Поскорее вынес на улицу, у тетки прямо перед домом этот железный бак, где мусор помещается, но тогда, к счастью, почти пустой… Словом, забросил туда, вернулся, и уже не знаю, водочку допить или от сердца всякое… Решил – водочку.

Шершень, которого тоже проняло, сказал с наигранным оптимизмом:

– Правильное решение, товарищ!.. Принять на грудь литру-другую – что есть лучше?

Бабурин содрогнулся.

– Я так и сделал, – ответил он погасшим голосом. – Так упился, что еле из дома вышел. Помню, тетка на меня как-то странно смотрела. Но я ей: все чин чинарем, котят утопил и выбросил, водочку оприходовал, погостил, пирогов поел… Да только когда вышел…

Он замолчал, уставился в стол невидящим взором. Побледнели не только щеки, смертельной белизной залило шею, лоб, скулы выступили резче, а глаза потемнели. Майданов смотрел на него с беспокойством, осторожно протянул белую руку интеллигента и похлопал по мощной волосатой лапе главы болельщиков.

– Что? – спросил Лютовой. – Что, когда вышел?

– Шел мимо того проклятого бака!.. Слышу, шебуршится. Сперва подумал, чудится. А потом их мявканье!.. Черненький такой один так мявкал, и еще вроде бы голос подал еще один – полосатенький… Я их голоса сразу запомнил и… теперь даже помню.

Шершень покачал головой:

– Да-а-а… дела. Это человек может полежать под водой утопленником девять минут, потом – кранты, а кошка, наверное, больше… Ну, и что дальше?

Бабурин сказал хриплым голосом:

– Я чуть не бросился расковыривать там, в баке. За это время сверху навалили целую гору, а они ж мявчат там в самом низу, задыхаются… Но мимо прет народ, я ж не могу, как бомж, в мусорном ящике рыться, что подумают? Тут же тете накапают про ее племянника… Словом, дотащился я домой, по дороге – в аптеку. Там добрые бабы попались, только посмотрели на меня, сразу в пузырек накапали всякой гадости, заставили выпить. Не отпустили. Так и сидел там, как дурак, с полчаса, пока в груди та наковальня не рассосалась до размеров кувалды. Дотащился домой сам, не хватало еще, чтобы старухи под руки вели!.. Дома полпузырька выпил, а потом таблетки под языком держал… Так неделю жил – на каплях, таблетках!.. И пил, пил – беспробудно. Потом как-то лет через пять на одной медкомиссии хмырь в белом халате все выспрашивал, откуда у меня шрам на сердце. На инфарктик, дескать, похоже, но откуда инфаркт у такого здоровенного жлоба? Нет, он не сказал про жлоба, но я после тех котят иногда по рылам вижу, кто что думает, когда на меня смотрит.

Шершень сказал с наигранным испугом:

– Не надо, не надо, не видь!.. Наши рыла обманчивыя!