Имаго

Майданов запнулся, на висках вздулись и запульсировали синие вены. У него был вид человека, горло которого сжали невидимые пальцы. Он с великим усилием вздохнул, сказал хриплым измученным голосом:

– Мальчик… Здоровенький, крепенький… Это ребенок… Просто ребенок… Если хочешь знать такие мелочи, то да, он… с черной кожей…

Бабурин ответил, не задумываясь:

– Ну вот и сказал! А то телился. Нам же интересно, чудило!

Майданов перевел дыхание, глаза все еще трусливо бегали по сторонам. Лютовой заботливо подвинул в его сторону вазу с сухариками.

– А варенье в самом деле великолепное, – сказал я. – Просто чудо, как вы его умеете… ну, чтоб и запах, как будто только что ягоды с куста!

Анна Павловна вынырнула из проема, перевела дыхание так, что могла бы выдуть всех через перила. Майданов трясущимися руками взял сухарик, тут же уронил в чашку с чаем.

Бабурин сказал поучающе:

– Для нас, интер… интернецу… наци… О, черт, интер-наци… в общем, для нас, общечеловеков, по фигу, черный или белый ребенок! Главное – чтобы болел за «Спартак». Кто болеет за «Спартак» – высшая раса, кто за другие команды – унтерменши, ни хрена не понимают, рылы поганые.

Лютовой хмыкнул, сказал громко:

– Думаю, что «Спартак» пролетает. Болеть он будет за бейсбол.

– Или за американский футбол, – вставил Шершень.

Бабурин подумал, рассудил:

– Главное, чтоб не против «Спартака»! А там пусть хоть за пинг-понг. Или макромой бонсаи тэквондирует.

Майданов перевел дыхание. Пальцы все еще тряслись, но он заставил себя отпить чаю. Лохмотья расплывшегося сухарика суетливо и беспомощно вылавливал ложечкой. Шершень придвинул чистое блюдечко, но Майданов сделал вид, что это очень вкусно, все так и задумано, отправлял все пойманное в рот, только что не причмокивал, интеллигент должен не замечать промахи соседей, а уж свои – тем более.

Разговор покатился легкий, без политики. С удовольствием поговорили о последнем решении московских властей о расширении дорог, это и юсовцы желают, обсудили перемены в общежитиях московских студентов. Отныне, по решению мэра, ликвидируются раздельные общаги, теперь будут только совместные. Даже в комнатах, где четыре кровати, две должны занимать обязательно мужчины, а две – женщины. Если же в каком институте, к примеру – педагогическом, женщин намного больше, то мужские места распределять пропорционально: хотя бы по одному среди трех женских.

– Тогда уж и принимать в пропорции один к трем, – заметил Майданов, – а то в педагогическом пока что один юноша на двадцать три девушки!

Бабурин восхитился:

– Я вообще-то больше всего в женщине люблю три достоинства: лицо и грудь… Но в такой вот комнатке, в падагогическом, гм… это же сколько у меня перед мордой будет голых сисек?.. И жоп?

Шершень сказал ядовито:

– В жизни каждого мужчины бывают периоды, когда он абсолютно равнодушен к женщинам. Это первый, второй и третий периоды в хоккее. Но у тебя еще и футбол! Так что ты от них защищен.

– Ничего, – возразил Бабурин бодро, – то, что все мы постоянно тянемся к светлому и возвышенному, не мешает время от времени оттягиваться грубо и примитивно. А дружбу сексом не испортишь. Я вот скажу, это наш мэр хорошо придумал! И вовсе не из-за торжества общечеловеческих ценностей…

– А почему же? – поинтересовался Шершень.

– А пусть лучше две девки в общаге на одинокого парня лезут обеими ногами, чем одна с другой забавляются. А в комнатах, где одни парни, – самец с самцом.

Мы переглянулись. Бабурин Бабуриным, но исхитрился нечаянно выдать здравую мысль. При нынешнем разгуле гомосексуализма и прочих перверсий, достижений демократии, это мог быть отчаянный жест как раз блюстителей нравственности…

– Мэр у нас в порядке, – сказал Лютовой. – Крепкий орешек. Такого бы в президенты…

– Сожрут, – возразил Шершень. – В президентах марионеточных стран могут быть только полнейшие ничтожества.

Майданов ощутил момент, когда может вставить и свою копеечку:

– Почему именно в марионеточных? Почему?.. Это говорит лишь о развитости демократии, если президент – дурак. И ничего в этом нет обидного. Вон в США, цитадели демократии, не случайно самый тупой из всех когда-либо существовавших президентов. И предыдущий был полным ничтожеством. Помните того вечно улыбающегося красавца-идиота? А этот даже не красавец. Зато всяк видит, президент – такой же парень, как и он. Сейчас в США демократия достигла своего наивысшего развития: президент ей не нужен вовсе. Он не управляет…

– Им управляют? – спросил Лютовой с ехидцей.

– Это тоже в прошлом, – спокойно и с достоинством ответил Майданов. – Президент в демократической стране, как император у ацтеков – красивый дурак, олицетворяющий здоровье страны! Но, конечно, он не правит. Когда проходил срок царствования, ацтеки своего императора приносили в жертву, а на его место выбирали другого. Мы, демократы, делаем то же самое. Пусть не так красочно, но так же функционально… Разве это не лучший вариант?

Лютовой рассмеялся.