Имам Шамиль

Рассветало. Шамиль встал, вышел во двор. Смуглолицый бедуин в бурнусе из верблюжьей шерсти, оскалив в улыбке стройный ряд крепких зубов, отливающих желтизной слоновой кости, спросил его:

— Не спится?

— Привычка рано вставать, — ответил Шамиль.

На заре паломники вновь двинулись в путь. К полудню прибыли в Бахру. Здесь начиналась черта «харам», за которую не смела ступать нога иноверца. Караван-баши первым спрыгнул со своего верблюда, снял с пояса дубинку и, ударяя ею по передним ногам животных, поставил на колени верблюдов, давая таким образом возможность сойти пассажирам. У черты «харам» пограничники проверяли документы у всех мужчин, но женщины и дети могли неприкосновенно перешагнуть через священную грань. Вместе с ними бедуины перегоняли на ту сторону своих верблюдов. После проверки паломники вновь уселись на животных и двинулись дальше.

Следующую ночь пришлось провести в пустыне. Над мертвым морем песка заметался самум, наполняя тьму таинственными шорохами и шелестом. Паломники в страхе зарывались в песок, жались друг к другу, нашептывая молитвы.

С восходом зари снова в путь.

Наконец показалась священная Мекка. Учащенно забилось сердце Шамиля. Вот он, благодатный оазис с белокаменными плоскокрышими домами, над которыми словно могучая стена вдали тянется гряда гор. Великолепные мечети со стройными минаретами, стрельчатыми окнами высятся над домами. Позолота куполов, синь безоблачного неба, затейливая вязь узоров на стенах, сияние ляпис-лазури, — все это под раскаленным солнцем Аравии. Лишь под сводами храмов, крышами домов, караван-сараев, под тенистыми пальмами лениво течет жизнь.

Чем ближе подходил караван к городским стенам, тем слабее становился звон бубенцов на сбруях верблюдов, заглушаемый шумом большого города.

Хотя ворота Мекки были гостеприимно распахнуты, многие паломники останавливались за стенами города, спеша закупить место в дешевой палатке, шалаше или под тенистой пальмой. Мекка не в силах была вместить тысячные толпы, устремляющиеся сюда со всех уголков земного шара в дни поста месяца рамадана. В эти дни предприимчивые меккинцы ухитрялись продать места даже под открытым небом за стенами города.

Бедуин, хозяин верблюдов, на которых ехал Шамиль со своим семейством, воскликнув: «Бисмиллах!», — въехал в ворота священного города. Он повез своих спутников к дому губернатора, который любезно поселил Шамиля с семейством в гостинице, пообещав доложить маккашарифу о его прибытии. Это был белый двухэтажный дом с балконом, расположенный в центре города, из окон которого были видны крыши других домов, балкончики, на которых появлялись женщины, закутанные в чадры, лавочки торговцев, мастерские ремесленников и прочих обитателей богатого города.

На второй день Шамиль нанес визит маккашарифу, познакомился с шейхами, имамами и прочим духовенством. До начала обряда он большее время проводил в доме, постясь и предаваясь молитвам.

Но вот подошел канун праздника. Короткая душная ночь уступила место серой дымке рассвета. Город еще был погружен в сладкий предутренний сон, а за стенами уже суетились паломники. Меккинские имамы и шейхи тоже успели прибыть к паломникам.

На восходе зари двукратный пушечный выстрел известил правоверных о начале шествия к священной горе Арафат, где пророк Мухаммед получил откровение от бога. Шамиль, облаченный в специальную белую одежду — ихрам, с женами и близкими пошел, держа зонтик над головой, с толпой паломников.

К полудню многочисленная толпа пришла к священной горе. Вершина и склоны ее вскоре сплошь покрылись белыми, зелеными зонтиками и огромными пальмовыми листами, под которыми хаджии укрывались от солнца. Стоя на коленях, с благоговением смотрели люди на торжественное шествие, под звуки восточного марша, главного шейха Мекки. Поднявшись на вершину, духовный предводитель, облаченный во все белое, стал читать проповедь.

Шамиль вместе с остальными усердно отбивал земные поклоны, повторяя за старейшим:

— Вот я перед тобой, о аллах!

В религиозном экстазе, откинув голову, глядя в небо помутневшим взглядом, бил себя кулаками в грудь старейший седобородый шейх. С раскрасневшегося от жары лица его градом катился пот.

Словно завороженная, глядела толпа на шейха. Слезы умиления лились из глаз некоторых. И взоры Шамиля были прикованы к божьему посреднику. Но вдруг он отвел взор в сторону, и лицо его исказилось гневом. Там, у подножия, в стороне стоял молодой араб. В оскаленных зубах он держал кальян. Рядом с ним стояли две аравитянки, темные глаза женщин сияли усмешкой. Неприятное чувство сжало сердце Шамиля. Оно усилилось, когда он увидел группу молодых меккинцев, праздно шатающихся недалеко от горы со своими подружками. Ему хотелось подойти, сорвать чалмы с голов молодых людей и отхлестать их белыми полотнищами по лицу.

— Посмотри, — шепнул он, указывая Юнусу на молодых людей. — А я-то думал, что в стране пророка обитают набожные, полусвятые люди, истинные последователи учения его.

Ночь паломники провели на горе, молясь и каясь в своих грехах.