Имам Шамиль

— Ну и пусть бегут, ничего не дам, — махнул рукой Гамзат.

— Мюршид, не мне тебя учить, но запомни: плохо то богатство, которое не расходуется.

— Шамиль, советников у меня много, и ты знаешь, что это не простые люди, а почтенные, убеленные сединами.

— Человек благоразумный советуется и с высшими и с низшими по сану.

— Но благоразумный человек должен прислушиваться к голосу большинства и не уступать требованиям одного.

— Я требую не для себя, — сказал Шамиль, — а только выражаю волю тех, без которых ты не достиг бы того, чего достиг. Правящий мудрец, уверенный в непогрешимости своих действий и слов, не должен пробуждать вражду и ненависть из-за уверенности в своем уме и силе.

— Значит, не следует удерживать тех, в ком рождается вражда ко мне. Лучше пусть эти люди разбегаются. Все равно теперь делать нечего — наступают холода.

— Разреши мне увести их в том порядке, в каком они пришли сюда, и распустить у своих дорог, поблагодарив. Иначе, когда они нам понадобятся вновь, многие из них могут не откликнуться на зов, — сказал Шамиль.

— Уводи! — сухо отрезал Гамзат-бек.

Шамиль ушел. В тот же день покинули Хунзах Шамиль, Юнус, Ахвердиль-Магома и другие. За ними последовал Кебед-Магома. Этот телетлинский мулла — человек не столько ученый, сколько набожный, — вернувшись с отрядом в родной аул, поспешил последовать примеру своего мюршида. Стремясь к неограниченной власти (во внушении страха он видел единственный путь к этому), Кебед-Магома собрал всех ненавистных ему состоятельных и влиятельных телетлинских жителей вместе с женами, стариками, детьми в один из домов, перестрелял их и сжег дом.

Узнав об этом, Шамиль написал ему:

«Раб божий, Кебед-Магома, поистине ты усиливаешь раздор и вражду среди соплеменников. Власть, которая держится на страхе народа, так же непрочна, как та, которая строится на лжи. Если мы будем действовать, прикрывая личную неприязнь общим делом, тогда то, к чему мы стремимся, обречено на провал. Да простит тебя аллах».

Гамзат-бек, желая отвлечь каким-либо образом недовольных жителей ханской столицы, начал строить в Хунзахе большую соборную мечеть. Для этого он разрушил часть ханского дома и соединил здание мечети с собором боковым ходом.

Он всеми силами старался наладить отношения с жителями Хунзаха. Устраивал турниры, конные состязания, задаривал победителей дорогим оружием, деньгами. И многие молодые уздени бездумно поддавались соблазнам и легко переходили на сторону правителя.

Склонились к Гамзат-беку и внуки старого хунзахского узденя Мусалова — Осман и Хаджи-Мурад.

Однажды зимним вечером, сидя у горящего очага, Хаджи-Мурад рассказывал старшему, как ему удалось трижды вскочить на бегущего коня. Большие, широко расставленные на скуластом лице зеленовато-серые глаза его расширялись, и в них вспыхивали дерзкие огоньки. Словно кошка, готовая к прыжку, сгибаясь, втягивая шею в плечи, рывком выбрасывая руки вперед, показывал он, как делал прыжок.

Их дед, Мусалов, с пренебрежительной миной на лице искоса поглядывал на внуков. Наконец, не выдержав, сказал:

— Чего вы расхвастались, о вашем мужестве, ловкости и отваге пусть скажут люди.

— А разве мы хвастаем? Просто рассказываем друг другу о своих делах, — возразил Осман.

— Хороши дела, нечего сказать… Показываете свое удальство! Кому? Может, хотите сделаться мюридами чанка? Тьфу! — плюнул старик.

Братья замолчали.

Тогда дед снова заговорил:

— Селение превращено в стойбище мулов, а вы как два ишака слоняетесь меж них.

— Мы делаем то, что делают остальные хунзахцы, — ответил деду Хаджи-Мурад.

Это взбесило старика. Он окинул их презрительным взглядом:

— Тоже мне молодежь! Трусливые хвастунишки!

Осман посмотрел на деда серьезно, а Хаджи-Мурад дерзко, но ни один из них не посмел сказать что-либо в ответ. Только в душе каждый сожалел, что перед ним родной человек. Вот если бы он был случайным встречным, тогда бы они показали ему, на что способны…

Мусалов и сам понял, что слишком оскорбительно обошелся с юношами, и потому снизил тон:

— Вы не должны делать того, что делают другие, поскольку являетесь молочными братьями Абу-Нуцал-хана. Ваша мать, Залму, вскормила его грудью. Покойный хан Султан-Ахмед был другом моего сына — Расула, вашего отца, который пал под этими стенами, сражаясь с имамом Гази-Магомедом. Мне стыдно смотреть людям в лицо. Ведь вас считают братьями ханских сыновей… Разве вы не знаете, как должны поступать, когда пролилась кровь близких?

Осман и Хаджи-Мурад, опустив головы, молчали.

— Мне бы вашу молодость и силу, — продолжал старик. — Я бы показал вам, что такое истинная удаль узденя. Я могу сделать это и теперь, отстранив вас. Рука моя хоть и дрожит, но владеть кинжалом не разучилась. Поверьте мне, я сделаю это, чтобы умереть спокойно.

Дед не впервые заводил подобные разговоры, но теперь от намеков он перешел к прямому требованию.

— Хорошо, — подняв голову, сказал Осман, — я сделаю то, что ты хочешь сделать.

— Я тоже! — воскликнул Хаджи-Мурад.

Братья, вскочив с мест, направились к двери.