Имам Шамиль

— Кто явился с их стороны, сам предводитель или помощник? — спросил имам.

— Помощник, — ответил Барты-хан.

— Тогда иди ты, возьми столько же людей, как они, пусть предъявят условия, а мне говорить с ними не о чем, — сказал Шамиль.

— Тебе нужно идти, народ этого хочет, ибо мы не сможем что-либо решить сами. Учти, что с их стороны пришел не простой помощник, а очень известный и важный человек, второй по достоинству после самого генерала, зовут его Пулло, — ответил Барты-хан.

— Не смогу я без чувства отвращения и гнева объясняться с ними, — отговаривался Шамиль.

Но от дипломата Барты-хана не так-то легко было отговориться.

— Твой отказ может быть расценен как трусость.

Шамиль вскочил.

— Хорошо, — сказал он с раздражением, — я пойду один.

Но Барты-хан, прежде чем явиться к имаму, все подготовил в таком же порядке, как сделали парламентеры: на расстоянии ружейного выстрела он поставил сотню вооруженных муртазагетов, подготовил свиту, которая состояла из такого же количества людей, что и свита Пулло; кроме того, распорядился переодеть всех особ женского пола в мужское платье и в полном вооружении поставить их позади воинов, чтобы показать врагам, что еще не иссякла сила дагестанского имама.

Как только Шамиль вышел, к нему присоединились наибы во главе с Барты-ханом.

Пулло — стройный, подтянутый, в черкеске с эполетами, в легких сапогах и папахе — был похож на горца. Сняв оружие и кинув его адъютанту, Пулло сделал несколько шагов навстречу подошедшему имаму и вытянулся в струнку. Не подавая руки, низким поклоном головы он приветствовал вождя горцев.

Шамиль тоже отделился от сопровождающих, спокойно подошел и молча стал перед полковником.

Пулло сел на землю, указал на место рядом с собой имаму.

— Садись, — по-аварски, но с заметным акцентом сказал он.

Опускаясь рядом, Шамиль незаметно подложил под себя кончик длинной полы черкески полковника.

Начал Пулло:

— Господин Шамиль, я уполномочен командованием наших войск вести с вами переговоры.

— Говорите, белый флаг выброшен мной, следовательно, требуйте, а я выскажу согласие или отвергну требуемое, если оно чрезмерно, — ответил имам.

Тогда Пулло сказал:

— Наше командование хочет заключить с вами перемирие на следующих условиях: во-первых, вы даете обещание немедленно сложить оружие и впредь не возмущать соплеменников. Во-вторых, в заверение покорности выдаете нам в заложники своего старшего сына. В-третьих, дадите согласие встретиться с нашим государем, после предварительных переговоров с генералом Граббе.

— Других требований нет? — сухо спросил имам, когда полковник умолк.

— Нет, — ответил Пулло.

Тогда заговорил Шамиль:

— Трудно дать обещание кому бы то ни было не возмущать возмущенных несправедливостью и насилием. Вам и тем, кто вас послал, известно, что до меня в Чечне и Дагестане и при мне на юге нашей страны, в Азербайджане и далеко от нашего вилаета — в Черкесии шапоуги, абадзехи и даже ваши единоверцы грузины поднимаются против владычества русского царя. Они будут подниматься и после меня, если ваше правительство не даст возможности жить иноплеменным народам согласно своим законам, традициям. Что касается выдачи моего старшего сына в аманаты, во имя мира и благополучия народа я соглашаюсь. Что касается переговоров с вашим предводителем, тоже согласен, но только в лагерь к вам не приду. Могу встретиться с ним в нейтральном месте.

— Наш командующий не может пойти на это.

— Почему?

— Он должен заручиться согласием императора.

— Может быть, ваш генерал видит во мне невежественного разбойника, которому не свойственны благородство воина и чужды законы и правила ведения войны?

— Нет, господин Шамиль, вы ошибаетесь, наш царь, командование и я лично относимся к вам как к человеку весьма порядочному и достойному противнику. Иначе мы бы не встретились. Но у нас существуют определенные порядки и правила действий.

— Я понимаю, но не могу согласиться с тем, что все привилегии и преимущества в переговорах должны быть на стороне вашего командующего. Если он боится за свою жизнь, пусть придет с тысячей солдат, а я приведу с собой только сотню.

— Я повторяю, что это невозможно, как немыслима явка государя на переговоры с вами, — ответил Пулло.

— Значит, вы настаиваете, чтобы я, вложив шашку в ножны, доверчиво подставил шею под ярмо вашего царя?

Пулло молчал.

В разговор вмешался Барты-хан:

— Господин полковник, все, что вы говорили, мы запомнили. Наш имам самолично не может решать все вопросы, а в данном случае речь идет о судьбе всего нашего народа.

В это время умышленно преждевременно прокричал муэдзин, призывая к молитве. А Барты-хан продолжал говорить:

— Истинно, мы люди свободы и не признаем над собой власти. Один делает, другой ему противоречит. Один завязывает, другой развязывает. Мы хотя и бедны умом, но тоже считаем знания величайшим украшением человека и советуемся с знающими и умудренными опытом. О ваших условиях мы сообщим нашим аксакалам, ученым и сделаем так, как они скажут.

— Нет речей после призыва к молитве, — сказал имам, поднимаясь.

Поднялся и Пулло, вновь вытянулся в струнку.