Имам Шамиль

Настоящий кавказец человек удивительный, достойный всякого уважения и участия. До 18 лет он воспитывался в кадетском корпусе и вышел оттуда отличным офицером; он потихоньку в классах читал "Кавказского пленника" и воспламенился страстью к Кавказу. Он с 10 товарищами был отправлен туда за казенный счет с большими надеждами и маленьким чемоданом. Он еще в Петербурге сшил себе ахалук, достал мохнатую шапку и черкесскую плеть на ямщика. Приехав в Ставрополь, он дорого заплатил за дрянной кинжал, и первые дни, пока не надоело, не снимал его ни днем, ни ночью. Наконец он явился в свой полк, который расположен на зиму в какой-нибудь станице, тут влюбился, как следует, в казачку, пока до экспедиции; все прекрасно! сколько поэзии! Вот пошли в экспедицию, наш юноша кидался всюду, где только провизжала одна пуля. Он думает поймать руками десятка два горцев, ему снятся страшные битвы, реки крови и генеральские эполеты. Он во сне совершает рыцарские подвиги — мечта, вздор, неприятеля не видать, схватки редки, и, к его великой печали, горцы не выдерживают штыков, в плен не сдаются, тела свои уносят. Между тем жары изнурительны летом, а осенью слякоть и холода. Скучно! Промелькнуло пять, шесть лет: все одно и то же. Он приобретает опытность, становится холодно храбр и смеется над новичками, которые подставляют лоб без нужды.

Между тем хотя грудь его увешана крестами, а чины нейдут. Он стал мрачен и молчалив; сидит себе да покуривает из маленькой трубочки; он также на свободе читает Марлинского и говорит, что очень хорошо; в экспедицию он больше не напрашивается: старая рана болит! Казачки его не прельщают, он одно время мечтал о пленной черкешенке, но теперь забыл и эту почти несбыточную мечту. Зато у него явилась новая страсть, и тут-то он делается настоящим кавказцем…

Он понял вполне нравы и обычаи горцев, узнал по именам их богатырей, запомнил родословные главных семейств.

Знает, какой князь надежный и какой плут; кто с кем в дружбе и между кем и кем есть кровь. Он легонько маракует по-татарски; у него завелась шашка, настоящая гурда, кинжал — настоящий базалай, пистолет закубанской отделки, отличная крымская винтовка, которую он сам смазывает, лошадь — чистый шаллох и весь костюм черкесский, который надевается только в важных случаях и сшит ему в подарок какой-нибудь княгиней. Страсть его ко всему черкесскому доходит до невероятия…

Он равно в жар и в холод носит под сюртуком ахалук на вате, и на голове баранью шапку; у него сильное предубежденье против шинели в пользу бурки; бурка его тога, он в нее драпируется; дождь льет за воротник, ветер ее раздувает — ничего! бурка, прославленная Пушкиным, Марлинским и портретом Ермолова, не сходит с его плеча, он спит на ней и покрывает ею лошадь; он пускается на разные хитрости и пронырства, чтобы достать настоящую Андийскую бурку, особенно белую с черной каймой внизу, и тогда уже смотрит на других с некоторым презрением…"

Новые хлопоты бабушки и бесспорное отличие в службе позволили Лермонтову получить двухмесячный отпуск в Петербург. Общество упивалось его рассказами о кавказских приключениях, зачитывалось новыми его произведениями, завистники и соглядатаи писали на него доносы, а генералы вновь ходатайствовали о награждении поручика. Однако император был строг и последователен: вместо награды, прощения и разрешения выйти в отставку он повелел, чтобы Лермонтов "состоял налицо на фронте" и ни под каким видом больше не покидал полк.

Возвращаясь на родной уже Кавказ, Лермонтов с горечью написал:

Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ,
И вы, мундиры голубые,
И ты, им преданный народ.
Быть может, за стеной Кавказа
Сокроюсь от твоих пашей,
От их всевидящего глаза,
От их всеслышащих ушей.

На этот раз Лермонтов ехал на Кавказ неохотно, подолгу задерживаясь в пути, будто предчувствуя и стараясь отсрочить свой роковой час. Добравшись до Ставрополя, он решил изменить маршрут. Сопровождавший его А. Столыпин убеждал не гневить начальство, но подброшенная монета решила судьбу Лермонтова выпало ехать в Пятигорск. Там он надеялся выхлопотать разрешение лечиться водами от лихорадки, якобы подхваченной в дороге. Ему разрешили. Пятигорск ожил, поглядеть на знаменитость съезжались отовсюду. Гвардейская молодежь расслаблялась после боевых будней отнюдь не минеральными водами. Завертелась упоительная курортная жизнь.