Имам Шамиль. Книга первая

– Простить себе не могу, что из-за араканского лицемера потерял год, – сказал Шамиль и продолжал раздражённо: – Он каждый день являлся в мою келью пьяным. Пил вино, идя в Джума-мечеть в пятничный день. Противно было смотреть, когда этот дьявол с багровым носом, со взором, затуманенным от хмельного питья, касаясь нечистыми перстами лучших уложений величайшего из пророков, начинал учить. Однажды, не выдержав, я спросил его: «Почтенный муалим[12], соблюдаешь ли ты сам все правила мусульманской религии?» – «Да!» – решительно ответил Саид-кадий. – «Неправда», – сказал я. Удивлённый педагог уставился на меня стеклянными глазами. Тогда я начал говорить: «Будучи кадием, нельзя нарушать одно из основных требований Священного писания». Он догадался, о чём идет речь.

Вместо ответа протянул руку к книгам, лежащим на полке. Взял том Аш-Шафии, раскрыл страницу, ткнул пальцем на строки и положил передо мной. Прочтя то место, где было сказано, что мусульманину дозволено употреблять напитки, но не уточнено, какие именно, ибо мог иметься в виду безалкогольный шербет, я взял Коран, написанный Меликом-Ибн-Ансаром, «Муватта», и показал ему то место, где было ясно сказано: «Мусульманину употребление дымов и напитков, вызывающих помутнение сознания, запрещается».

– Что ответил кадий на это?

– Он стал уверять меня в том, что сам пророк Мухаммед Коран не писал, мол, это сделали его последователи и преемники. Утверждал, что позднее, переписывая Коран, халифы[13] мусульманских вилаетов, а также главы суннитского и шиитского[14] толков вносили изменения и поправки и таким образом изменили первоначальный текст. Тогда я с возмущением заметил: «Если доверить откровения, продиктованные Аллахом своему посланнику, таким, как ты, учителям, можно дождаться искажения всех истин, с признанием идолопоклонства, пьянства и разврата. Известно, что Всевышний в Коране говорит о том, что он создал ислам совершенным, лёгким и доступным всем. И до Судного дня будет беречь его священный текст от искажений и нововведений». И тут же поднялся, покинул келью и в тот же день уехал из Араканы.

– Правильно сделал. Араканский кадий – не твёрдый мусульманин, пусть знает, что есть ученики, которые могут превзойти его.

– Где уж ему быть твёрдым, – продолжал Шамиль, – если племя его ещё недавно пользовалось обрядами огнепоклонничества. В народе ходят слухи, будто он посещает дом гяура[15] – туринского губернатора, доносит на некоторых односельчан и жителей других аулов.

– Пусть обрушится гнев Божий на его испорченную голову! Не удивляйся, брат мой Шамиль… Люди, даже умнейшие, пристрастившись к питию, теряют постепенно дар здравого мышления, а следовательно, и совесть. Они становятся способными на ложь, лицемерие, любую другую подлость.

– Клянусь Аллахом! – воскликнул Шамиль. – Когда-нибудь я доберусь до грязных подвалов пьянчуги, перебью сосуды, опрокину чаны с вином, только прежде это нужно мне сделать в доме своего отца.

– Не горячись, брат мой, не с этого конца нужно начинать… Уничтожением дьявольского напитка в двух домах ничего не добьёшься. На выкорчевывание того, что укоренялось веками, потребуется не один день.

Оживлённый разговор друзей прервала вошедшая женщина:

– Мир дому!

– А, тётушка Меседу. Добрый день, входи, – ответил Шамиль.

– У тебя гость, – женщина кивнула на сидящего спиной к двери.

Гость обернулся.

– С приездом, Магомед. Как самочувствие, какие новости привёз?

– Спасибо, Меседу, ничего. Спокойствие и благополучие привёз. Как твоё здоровье?

– Благодаря милости Аллахажива осталась. – Женщина, заметно прихрамывая, подошла к сидящим, поставила перед ними блюдо с горячими лепёшками.

– Они с творогом, только что испекла. Шамиль любит их. Ешьте. – Меседу ласково взглянула на племянника.

– Спасибо, тётя, балуешь меня.

– Больше некого баловать, ты один можешь заменить мне отца и мать, брата и сестру, сына и дочь. Ешьте на здоровье.

– Как никогда кстати, – сказал Шамиль, макая в сливочное масло кусок тонкой лепёшки. – Сам Бог послал, видя, что в доме дорогой гость.

– Не знала я, что у нас гость, что-нибудь повкуснее приготовила бы.

– Не огорчайся, сестра, ничего лучше придумать нельзя, – сказал Магомед.

Довольная Меседу заулыбалась. Присев на корточки возле молодых людей, заговорила:

– Вчера у озера встретила Патимат. Она сказала, что Доного рано утром едет в Шуру, а сама с матерью уходит на целый день в соседний аул. Вот я и решила навестить племянника, горячей едой покормить.

– Дай Бог, тётя, чтобы в закромах твоих всегда было зерно, чтоб до конца дней своих могла подать ближнему и стоящему у твоего порога с протянутой рукой, – сказал Шамиль, вытирая ладонью губы.

– Хвала Аллаху. Спасибо и тебе, Меседу, – поблагодарил Магомед.

Женщина взяла поднос, пошла к двери. Магомед, глянув вслед, удивлённо вскинул брови. Когда за тётушкой захлопнулась дверь, спросил:

– Что с ней случилось, почему хромает?

Шамиль вздохнул. Помолчав немного, стал рассказывать: