Имею топор — готов путешествовать

Кахава... Мерзкий горький напиток из молотых зерен какого-то богом проклятого северного кустарника. Гномы его обожали. Аристократия Харашты сходила по нему с ума. Он был модным, он дарил вдохновение, он отгонял сон и стоил недешево. Его холодный настой с кардамоном аптекари использовали как рвотное. Впрочем, обычная, заваренная с сахаром кахава действовала на меня так же.

Мне подумалось, что эльфы, каким-то образом прознав обо мне решительно все, задумали на сегодня день издевательств. Сделать так, что хуже и быть не может. Все-таки — кто-то на меня ополчился. Но кто и почему? На все вопросы будет дан ответ в кахавной Г-Кренделя. Очень надеюсь на это. И пусть только попробуют вилять и глумиться. Варвар, вытравленный мной по капле, стремительно возвращался.

Устрою кровавое месиво, гр-р-р! Убью врагов, возьму в плен их женщин, заклеймлю, закую в цепи! И не пытайтесь остановить меня!

Я спрятал письмо в карман штанов.

— Будем надеяться, в кахавной можно выпить вина.

Из харчевни мы ускользнули через заднюю дверь. Арти возился на кухне, блистая лысиной, и мы кивнули ему с заговорщицким видом. Дела Ночной Гильдии, понимаете ли. Секрет! Теперь, если нас будут искать, он вряд ли расскажет, что мы вообще посещали сегодня его тошниловку. Хотя после воплей Шатци уматывать через заднюю дверь не имело особенного смысла, но береженого бог бережет.

В лавке знакомого старьевщика я сменял с доплатой кожаный плащ на пристойную, недавно украденную одежду горожанина, неплохую фетровую шляпу и приличные ботинки. Олник тоже слегка приоделся и пустил поперек глаза черную повязку, чтобы его не узнали собратья. Оружие мы разделили, правда, жуткие крючья я выкинул. Таким образом, Олнику достались молоток и страховидные ножницы, мне — клинки и швыряльные ножи. Мечи поместились в наплечной суме; в ее горловину я втиснул гриф разбитого о чью-то голову ситара. Теперь я был самый настоящий странствующий бард (меланхоличное выражение лица прилагается).

На последние гроши я побрился в подпольной цирюльне у зеленых гоблинов и, разругавшись с ними в хлам, вытребовал, чтобы меня в кредит обрызгали лучшим одеколоном из их обширной коллекции украденных парфюмов.

Не знаю, зачем я это сделал. Раньше я просто предпочитал мыться.

До самого вечера мы болтались по задворкам Харашты, стараясь нигде не задерживаться надолго, чтобы нас не вычислили. Тем не менее постепенно у меня родилось и окрепло ощущение, что за нами следят. К семи часам, когда начали сгущаться сумерки, у меня нестерпимо чесалось между лопатками — верный признак слежки, свойственный только варварам Джарси (или вшивым бродягам). Но сколько бы раз я ни оборачивался — то резко, то хитро, выглядывая из-под локтя, засечь в толпе золотоволосую ищейку мне не удалось, более того, ощущение неотступности одного-единственного взгляда не пропадало даже тогда, когда я в упор разглядывал толпу! Этот взгляд словно скользил поверх голов, временами падая откуда-то сверху.

— Барановая ойя, — констатировал Олник, едва я в очередной раз крутнулся вокруг собственной оси. — Лично я ничего не вижу и не чувствую.

Я смолчал. Этот нахватавшийся модных словечек гном не разглядел бы и слона под собственным носом.

По влажной мостовой уже расползался туман, когда мы вышли на улицу Честных Предсказателей, откуда было рукой подать до бульвара Славного Гро. Здесь царил сумрак, фонари либо не горели вовсе, либо слабо тлели, создавая атмосферу легкой таинственности. Из приоткрытых дверей лавок неслись низкие напевы, слышался шелест гадальных карт, в воздухе плыл дым мистических благовоний. В витринах богатых заведений сверкали разнообразные кристаллы, скалились натертые фосфором черепа невиданных существ, а в одной неподвижно и без всякой видимой опоры, скрестив ноги и руки, завис в воздухе тощий человек в набедренной повязке.

—Гадание на семенах бешеного огурца! — тут же устремился к нам первый зазывала. — Самое модное гадание в этом сезоне!

—Слизни судьбы! — воровато оглядываясь, зашептал второй, кидаясь наперерез. — Прозрите будущее по их следам на кирпичной кладке!

Третий просто упал перед нами и начал биться в корчах, словно невзначай подвигаясь к дверям своего заведения.

Мы торопливо свернули в узкий переулок, где под стенами на тряпках сидели местные парии, юродивые, припадочные, короче, те, кому не хватало денег на содержание лавки; они освещали пространство перед собой углями, тлеющими в жаровнях. Еще немного, и мы на месте.

У самого выхода на бульвар кто-то дернул меня за полу куртки.

—Артан мар, октан го! Ты! Вижу-у-у!

Низенькое тщедушное создание в отрепьях, чье лицо скрыто под несколькими слоями ткани. Оставалась лишь щель для глаз, в которой я ни черта не мог разглядеть. Так одеваются прокаженные или жулики, которые не хотят, чтобы их узнали и избили за липовые пророчества.

—Вижу-у-у! Вижу! Вижу-вижу-вижу!