...Имеются человеческие жертвы

—   Ситуация критическая. Туда уже выехали пол­ковник Грязнов и полковник Коренев. Дом оцеп­лен. Но нет сомнения — он пойдет на все.

Турецкий и сам это понимал. И в двух словах объяснив ситуацию своим помощникам, приказал что есть мочи гнать в «Царское село». Подъехав, он позвонил в квартиру Саниной. Трубку взял Клемешев. И как ни странно, он был очень спокоен и даже любезен.

—   Вы сами понимаете, господин Турецкий, мое положение. Уж коли все пошло прахом, то есть вся жизнь, все планы, все надежды, самое верное было бы сигануть ласточкой вот с этого балкона вместе с вашей Наташей. Но вы же знаете: надежда умирает последней. У меня есть что предложить вам. Но это не по телефону. Поднимайтесь, и никаких штучек, потому что ее жизнь пока что в моих руках. Вы же не хотите повесить на себя ее смерть? А мне сейчас ничего не стоит отправить ее в дальнее плавание к ее Русакову. А то бы встретились там и были бы вместе всю оставшуюся вечность... Давайте подни­майтесь, потолкуем.

Грязнов, который подошел к их серой «Волге» и слышал весь разговор по громкой связи, взглянул на друга. Слова тут были не нужны.

Один из оперативников Грязнова протянул Александру Борисовичу бронежилет, но Турецкий только махнул рукой и отдал Вячеславу Ивановичу свой ПСМ:

—   Держи! Лучше не брать с собой эту штуку. Все равно не пригодится. А те отберут. В случае чего позаботься о моих, об Ирке с Нинкой... Впрочем, чего тебя учить, сам знаешь...

Подошел бледный как полотно Денис Грязнов:

—   Дядя Саша, может, и мне с вами?

—  Отставить, герой, — усмехнулся Турецкий. — Ты свое дело уже сделал. А там ты мне не помощ­ник. И потом, на тебе ведь «Глория».

Он вошел в подъезд и поднялся на лифте на нужный этаж, где у дверей толпилось несколько ребят в тяжелом снаряжении спецназа, с пистолета­ми в руках. Они расступились, и один из тех, что был с Клемешевым, впустил Турецкого в простор­ную прихожую и провел в большую комнату, где напротив друг друга в креслах сидели Наташа и Клемешев. В одной руке он держал в руке настав­ленный на нее пистолет, а в другой — противотан­ковую гранату на боевом взводе. Стоило ему просто разжать пальцы — и через три секунды здесь не осталось бы ничего.

Турецкому было что сказать этому человеку, с улыбкой смертника смотревшего на него снизу вверх большими темными глазами, но он поостерег­ся. В конце концов, никто не знал, что в эти секун­ды могло прийти ему в голову. Ведь он действитель­но потерял все.

Один из людей Клемешева тщательно обыскал Турецкого, но, не найдя ничего опасного — ни рации, ни пистолета, — показал ему на кресло. На­таша была бледна, но, к удивлению Турецкого, ка­кого-то особенного, панического женского страха на ее лице не было, и он невольно восхитился ею.

Нет-нет, он ошибался, ошибался в ней. Она могла бы многое. Но для этого сейчас требовалось спасти ее.

—  Вы вызывали меня, — сказал Турецкий, спо­койно глядя в глаза Клемешеву. — Слушаю вас. Хотя должен сказать, вы выбрали слишком баналь­ный путь.

—   Я не выбирал, — улыбнулся Клемешев какой- то странной улыбкой. — Никакого выбора не было. А вызвал я вас вот зачем. Хочу поторговаться. Хотя видите, какие у меня мощные аргументы? — и он поднял руку с гранатой и показал ею на сидящую перед ним Наташу. — Эх, дрызнуть бы сейчас! Но, как сказал поэт, ненавижу всяческую мертвечину, обожаю всяческую жизнь.

—  Это вы-то ненавидите мертвечину? — усмех­нулась Наташа. — Да от вас смердит!

—  Не обижай меня, Наташка, — мягко заметил Клемешев, — а то, чего доброго, огорчусь, да от огорчения и уроню эту штуку. Вот тогда да — за­смердит. И вообще молчи, тут мужской разговор.

—   Между прочим, — сказал Турецкий, — очень долгий мужской разговор у меня был сейчас с вашим другом Павлом Нелюбиным. Вы послали людей убить его, но на нем ни царапинки. Он смек­нул, что к чему, когда мы постарались раскрыть ему глаза, и все рассказал нам. Получился целый роман. Очень трогательный роман о святой и верной муж­ской дружбе двух солдат, которые стали бандитами. И теперь Павел Петрович просто жаждет увидеться с вами.

—   Зря, зря это все, — поморщился Клемешев. — Если б вы знали, какую малину мне тут испортили! Я хотел устроить тут рай на земле, была у меня такая прихоть, фантазия... Чтобы все жители тут меня на руках носили и поставили памятник при жизни...

—   Ну уж бросьте. Представляю этот рай на кос­тях и крови!

—   Да ведь вся жизнь — на этом, — засмеялся Клемешев. — От сотворения мира, от Каина, кото­рый кокнул брата своего Авеля. И мой рай был бы ничуть не хуже других, потому что я сам не хуже других, понимаете? Я такой же, как все!

—  Нет, вы хуже, — сказала Наташа. — Вы вооб­ще не человек. Вы просто устройство для убийства.