Имена

Джордж Раусер, бледный и помятый, вышел из лифта в вестибюле лахорского «Хилтона». Он опустил портфель на пол, пристроив его между ног, затем поправил очки обеими руками. Для этого он поднес руки к лицу, обратив их ладонями друг к другу и вытянув пальцы, — жест, который начинался как благословение масс. Увидев меня в кресле, он косолапо подошел к буфетной стойке. Мы заказали «киплинг-бургеры» и фруктовый сок. Собираться в группы по семь и более человек было запрещено.

— Зачем я здесь, Джордж?

— Откуда вы прилетели?

— Из Исламабада.

— Ну, это не край света. Просто надо поговорить.

— А по телефону нельзя было?

— Да ладно вам, — сказал он. — Кроме всего прочего, тут замечательная архитектура. Подите посмотрите на общественные здания. Что это за стиль? Готический, викторианский — или, как его там, пенджабский? Почему мне кажется, что вы разбираетесь в таких вещах?

— Может, он называется могольский. Или псевдомогольский. Честно говоря, не знаю.

— Как бы там ни было, получилась неплохая смесь. Очень жизнерадостная. А кто такие моголы?

— Они нахлынули сюда из Центральной Азии.

Из нагрудного кармана его пиджака торчали четыре или пять шариковых ручек. Его портфель был под столом, зажатый стоймя между его голенями. Я ждал, когда он скажет, о чем ему понадобилось со мной поговорить.

— Теперь у меня есть прибор, который включает зажигание дистанционно. Допустим, к моей машине что-нибудь прилепят. Я могу завести ее из кухни, пока варю яйцо. — Он поглядел в сторону дверей. — Если она взлетит на воздух, яйцо покажется значительно вкуснее.

— Здорово. А как насчет форсунки со слезоточивым газом в салоне?

— Я принимаю только защитные меры. Шутите, что ли? У папы сильно расстроятся, если узнают, что я оборудовал машину активными средствами выведения из строя. Хотя это уже неважно.

— В каком смысле?

— Я серьезно подумываю об уходе, Джим.

То, что он назвал меня по имени, казалось не менее важным, чем само заявление. Сколько новостей он мне сообщал — одну или две?

— По собственному? Или вас выживают?

— Я замечаю давление, — сказал он. — События развиваются таким образом, какого никто не мог предугадать. Не вникайте в детали. Просто я чувствую, что пора, вот и все. Мне нужна перемена. Нам всем время от времени нужны перемены.

— Кто на вас давит? Папа?

— Папа — это организационный центр. — С легкой досадой. — Они приобретают компании, регулируют, ищут баланс. Мы — одна из компаний, не более того. Они смотрят только на кривую прибыли. Другие источники информации им не нужны.

— И о чем им говорит эта кривая?

— То, что они тратят за год на страховку, они возвращают на потребительских товарах и производстве. Они разнообразят свою деятельность, чтобы минимизировать риск. Вы и я тоже изучаем риск, но не в том смысле, в каком папа понимает это слово. Папа понимает его в узком смысле.

— Во что нам вылился Иран?

— Ограниченные вложения. Плюс перестраховка. Но мы пострадали, как и все. Кто мог предвидеть? Не знаю таких. Черная полоса. Обломки до сих пор выносит на греческий пляж. Как раньше с Ливаном. Правильное место мы выбрали для своей штаб-квартиры. Хотя бы тут угадали.

Гамбургеры на ужин. Это по-раусеровски. Обед побоку, ужин на скорую руку — и спать, включив на ночь все охранные системы.

— Что нового у Бас в жизни, Джордж, помимо «Северо-Восточной группы»?

— Врач велел покупать белые носки. Говорит, у меня аллергия на красители.

— Это напряжение. Вам надо полностью сменить гардероб. Вы похожи на завуча провинциальной школы пятидесятых годов. Купите себе рубашку до колен, какие здесь носят. И свободные штаны.

— Народ выбрасывает лондонские костюмы и переходит на местную одежду. Вы понимаете, что это значит, правда?

— Наши жизни в опасности.

— Как вам бургер? — спросил он.

Он предложил нанять автомобиль с шофером и проехаться по городу до темноты. Ему хотелось посмотреть какой-то мавзолей. Я смотрел, как он идет к администратору, чтобы сделать заказ. Он шел точно в оболочке из плотного воздуха, в пузыре, где было чуть труднее двигаться и даже дышать. Казалось, он всегда существует в замкнутом пространстве. Что было тому виной — привычная сдержанность, разочарование? Его маниакальная любовь к секретности, бесконечные меры предосторожности, которые он принимал, конечно, кое-что объясняли. И потом, были еще цифры, данные, которые он без конца получал, разбирал и анализировал. Они занимали оставшуюся часть его пространства.

Главная аллея в Лахоре — широкая улица, идущая примерно с востока на запад, проложенная британцами. Экипажи выруливают на нее с удалью мультяшек, наделенных индивидуальными человеческими чертами, так нарочито весело и лихо, будто издеваются над чопорной важностью бульвара. Рикши с колясками, кебы, запряженные лошадьми, розовые, красные и голубые микротакси, грузовички, легковые машины и мотороллеры, велосипеды, выныривающие из-за телег, влекомых быками, торговцы, катящие перед собой громоздкие сооружения из фруктов, овощей и орехов, автобусы, под завязку нагруженные тюка ли, мебелью и прочим добром.