Имена мертвых

«Оптимист! надо было раньше зарабатывать себе жизнь, ублюдок».

«Я хочу сказать…»

«Любопытно, послушаем. Итак?..»

«Вы все свидетели. Слушайте и запомните. Вот этот человек… — Он морщится — нет, правая рука непослушна — и показывает на следователя левой. — …приговорен к смерти. Я тебя приговорил. Ты умрешь вместе со мной. В один день, в один час, в ту же минуту, что и я».

«Как насчет посетить вечером девочек, камрад?»

«С удовольствием».

«Гельмут, можешь убрать его».

«В камеру?»

«Нет, ТУДА».

«Слушаюсь».

Теплой звездной ночью из ворот здания на набережной выезжает фургон; у казарм к нему присоединяется крытый грузовик с солдатами. Спустя полтора часа они сворачивают с мюнсской дороги в лес. Останавливаются у рва. Рядом — груда вырытой земли, урчит бульдозер, освещая место фарами.

Кого волоком, кого как — людей из фургона худо-бедно размещают вдоль рва. Выстраиваются автоматчики.

Кто-то из стоящих на краю ямы молится: «Шма Йис-раэль, Адонай Элогэйну, Адонай Эхад…» Другие — «Miserere mei Deus…»

«Готовься».

«Целься».

«Огонь!»

В офицерском борделе на Рестегаль — музыка, бодрые голоса мужчин, чарующий женский смех. Обстановка самая непринужденная. Фронтовички горланят: «Ах, мой милый Августин», толстый гауптман играет на губной гармонике; другие, отбивая ритм вилками и кулаками, гнут свое — про храбрых солдат и офицеров. Расположившись поукромней, а то и в общем веселом кругу, кавалеры щупают на все согласных дам. «Это чудесная страна! — грохнув бокалом о паркет, говорит майор инженерных войск, оставивший в России ногу и еще кое-что. — Пусть девочки танцуют на столе!» «Я нравлюсь тебе?» — коверкая чуждый язык, воркует блондинка на ухо оберштурмфюреру. «Ты…» — улыбается он и вдруг выкатывает глаза, судорога сводят его тело, он падает, рвет на себе воротник, и изо рта его вместо крика выплескивается кровь. Блондинка обмирает, потом визжит: «Ах, платье! на последние деньги куплено!», вокруг него сгрудились соратники, шум, галдеж, а он корчится на полу, харкая кровью; его удерживают, расстегивают китель и видят на груди две… три… пять пулевых ран, откуда с пеной и свистом брызжет алая кровь. Хватают блондинку: «Тварь! это твоя работа! Обыскать ее!» — «Нет, нет — верещит блондинка. — Я ничего…» «А китель-то цел!» — изумляется кто-то.

«Смотрите, — говорит розовощекий пехотинец. — Боже милостивый, что это с ним?!.»

Еще живой офицер на глазах зеленеет; по груди, словно щупальца, расползаются извилистые бурые полосы, лицо безобразно вздувается, из разбухших губ стекает грязная зловонная жижа, кожа покрывается пузырями, лопается, обнажая гниющее мясо, тело мякнет и распадается с отвратительным хлюпаньем.

Столкнув в ров тех, кто удержался на краю, солдаты разряжают вниз магазины, будто мочатся в яму; махают бульдозеристу — давай!

Пустой фургон и грузовик уезжают. Человек на бульдозере не спешит, он слушает лес. Жаль, всех соловьев распугали…

«Надо вернуться пораньше в часть и выспаться», — вздыхает человек и берется за рычаги. Лучи фар прыгают по деревьям, нож с натугой поддевает верх земляной груды и толкает ко рву.

Бульдозерист насвистывает «Лили Марлен»:

Из тихого пространства,
Из земли
Поднимет меня, как из сна,
Твой влюбленный рот.
Когда кружатся поздние туманы,
Я буду стоять у фонаря,
Как когда-то, Лили Марлен.

Кончатся снаряды, кончится война,

Возле ограды, в сумерках, одна,
Будешь ты стоять у этих стен.
Во мгле стоять,
Стоять и ждать,
Моя Лили Марлен.

«Вроде мелькнуло что-то?»

«Собаки, — плюет бульдозерист, — вот ненасытные…»

Он с оружием, но по распорядку не участвует в акции и, что ни говори, должен отчитываться за боеприпасы. «Как израсходованы?» — спросят его. И что отвечать: «По собакам стрелял?»

Бульдозер, рыча, примеривается сгрести еще порцию, когда человека вдруг берут за ворот, рывком вынимают из кабины, бьют в лицо, швыряют на рыхлую кучу.

В свете фар стоит кто-то — не человек, а громадина, черный силуэт — и с его МП-40 в руках.

«Не стреляйте, — капая кровью из носа, бульдозерист ползет к ногам стоящего. — Я не виноват. Мне приказали!»

«Дерьмо», — отвечает стоящий.

Накрепко пришитый короткой очередью, бульдозерист лежит у могилы, которую он хотел скрыть от глаз людей.

Заглушив мотор, гигант склоняется надо рвом. Он никого не может спасти. Двадцать семь человек! он — двадцать восьмой.

Он уходит; горящий бульдозер освещает поляну и всех, кто там остался.

* * *

Спустя месяц, под вечер, после тщательной проверки, в прихожей одной из запасных конспиративных квартир в Гольцене.

«Герц, ты?..»

«Здравствуй, Стина».

«Ты же…»

«Мне так и стоять на пороге? или пустишь?»

«Ты! ты!»

Девушка в прямом смысле слова виснет на рослом парне, он подхватывает ее на руки и кружит по тесной комнате.

«Мой, живой, милый».