Именем человечества

Он пил ее, не отрываясь, захлебываясь, боясь обронить хоть каплю драгоценной влаги, и чувствовал, как с каждым глотком напрягается тело, возвращается жизнь, проясняется сознание. Теперь он отчетливо различал в толпе дядю Степана с рупором и большим полевым биноклем, знакомых охотников, рабочих экспедиции, мальчишек. Не было только Тани.

– Ну как? – Степан Силкин помахал рупором. – Теперь отдохни и тяни дальше. Подадим веревку. Для спуска, значит. Обещали вертолет, да сам знаешь, как она, техника-то! Спечешься, пока прилетит. Веревка, брат, вернее. Только того, тяни с роздыхом. Дотянешь – перебрось на другую сторону. Здесь мы ее закрепим. Да не вздумай сам слезать! Поможем. Народу эвон сколько! Давай тяни.

Спустя час он был на земле. Сбросил стягивающую его петлю, поднялся, сделал шаг вперед и упал на руки старого охотника:

– Спасибо, дядя Степан! И всем, всем...

– Не нас благодари.

– Знаю. Где она?

Силкин потер лоб, кашлянул в сторону:

– Худо с ней, Максим. Надорвалась докторша. – Как надорвалась? Что с ней?

Охотник положил руку ему на плечо, снова кашлянул:

– Ты только не того... Не очень, понимаешь. Здесь она, вон там, в теньке. Не надо ее тревожить. В больницу я послал.

– Но как же... Почему? – Максим рванулся, упал, вскочил снова. – Как же так?..

Таня лежала в небольшом, наспех набросанном шалашике на хвое пихты. Он опустился рядом:

– Таня!

Она открыла глаза, слабо взмахнула ресницами:

– Максим, ты жив! Какое счастье. А я... Наклонись ближе. Мне нельзя двигаться. Сердце... Давно пошаливало. А тут... Понервничала я. Но ничего... Может, пройдет. А если... Если мы больше не увидимся, то знай, одного тебя я любила. Всю жизнь. И еще – рисунок мой... Его передадут тебе. После... – она закрыла глаза.

Издали послышался шум приближающегося вертолета, Максим осторожно взял ее за руку:

– Таня, слышишь, летят! Теперь все будет хорошо. Сейчас мы отправим тебя...

Она не отвечала. Он похолодел от ужаса:

– Таня! Что же это, Таня?! Дядя Степан!! –он попытался вскочить. И упал. Сознание оставило его.

Очнулся Максим в больничной палате, на койке, при свете ночника. Рядом стояло еще несколько кроватей. В них спали. Дверь в коридор была закрыта. Он сбросил одеяло, нажал кнопку звонка. Через минуту вошла сестра. Прохладная рука легла на лоб, поправила волосы:

– Проснулись? Лежите, не вставайте. Сейчас принесу бульон.

– Сестра, скажите...

– Вам нельзя много говорить.

– Хорошо. Узнайте только...

– Врач не велел разговаривать с вами ни о чем.

– Но одно слово, пожалуйста. Как Таня?

– Неблагополучно с Татьяной Аркадьевной.., Максим вскочил на койке:

– Что? Говорите!

– Лягте. Лягте сейчас же! Я сказала, вам нельзя..,

– Но она жива? Скажите – жива? Да что вы молчи те?!

Сестра как-то судорожно открыла рот, отвернулась и выскочила в коридор. Оттуда послышался сдавленный плач. Максим зарылся лицом в подушку.

Это было единственное место, которое ему осталось навестить перед отлетом из Отрадного, – тихое кладбище на лесной поляне, где лежали его отец и мать и где только что вырос свежий могильный холмик. Он опустился перед ним на колени и прижался лбом к холодному песку.

Какой ценой расплатился он за свою безрассудную идею?

Рокот мотора вывел его из оцепенения и забытья. Рейсовый вертолет шел на посадку к аэродрому. Пора! Прощай, Таня...

Он оторвал лицо от земли и чуть не вскрикнул от удивления и боли: огненно-красный бутон астийского эдельвейса пламенел на голом песке могилы, распространяя вокруг ни с чем не сравнимый горьковатый аромат,.,