Именем закона. Сборник № 2

— Дело в том, что под труп натекло много крови. Такое количество могло излиться только сразу после падения, а смерть наступила в десять. Повторяю, в десять, а не в одиннадцать. Ошибка в шестьдесят минут исключена. Если он и упал, как утверждают ваши свидетели, то только в двадцать два часа.

— Как быстро наступила смерть?

— Мгновенно, — не задумываясь, отвечает эксперт.

— А кровь на вещах?

Я понимаю, что сморозил глупость и что Геннадий Борисович не замедлит этим воспользоваться.

— А это, извините, уже в вашей компетенции, — ехидно щурится он. — По-моему, ясно, что человек, получивший смертельную рану, за которой последовала мгновенная смерть, не может копаться в собственном чемодане. Или у вас другое мнение?

Я признаю свое полное поражение.

— На сегодня, к сожалению, все. — Он разводит руками. — Добавить мне нечего. Остальное завтра — после вскрытия.

Последние его слова перекрывает дребезжащий удар гонга, за которым следует объявление об отправлении поезда. Пассажиров просят занять свои места. «Будьте внимательны и осторожны», — советует диктор. «Постараюсь», — мысленно отвечаю ему я.

— Ну, с богом, — говорит Волобуев и пожимает мне руку.

Я хочу напомнить о звонке домой, но он уже подталкивает, обещает, что будет поддерживать связь по поездному радио.

Состав плавно трогается.

Вместе с сержантом из дорожного отдела милиции мы прыгаем на подножку пятого вагона.

Двадцать три часа пятьдесят минут

Гаврилыч — проводник пятого вагона — сидит напротив меня и разливает свежезаваренный чай. Темно-янтарная жидкость заполняет тонкостенные стаканы, ее верхняя кромка покачивается в такт движению поезда, превращается поочередно то в правильную окружность, то в эллипс: окружность — эллипс, окружность — эллипс…

Мы молчим уже несколько минут. Мне необходимо собраться с мыслями и привести в систему противоречивые данные, которые успел собрать за время стоянки.

Итак, первое: смерть Виталия Рубина наступила не позже двадцати двух часов. Это установлено.

Второе: труп обнаружен в двадцать три часа, то есть спустя час после смерти Рубина. Обнаружили его двое с разницей, по их словам, в пределах минуты. Возможно, часы Янкунса отстают? На целый час? Но даже если это действительно так, часы Жохова не могут отставать тоже ровно на один час. Да и сообщение о случившемся поступило в милицию сразу после одиннадцати.

Третье: смерть наступила мгновенно. Однако на вещах Рубина, на подушке, простыне и наволочке — следы крови.

Четвертое обстоятельство: и Жохов, и Янкунс, обнаружившие труп, утверждают, что непосредственно перед этим слышали шум. Эта версия не выдерживает критики: кровь на полу под трупом свидетельствует, что покойник лежал там с двадцати двух часов.

Но если Рубин не падал с полки в двадцать три часа, то какой шум могли слышать Янкунс и Жохов?

Если Станислав Иванович ослышался — зачем тогда он заходил в восьмое купе? В то же время, если Янкунс в самом деле спал, то почему он не проснулся в десять, почему не дал знать о случившемся несчастье?

И главное: кто рылся в чемодане и постели погибшего? Что там искали? Из протокола осмотра видно, что ничего особенного, заслуживающего внимания среди вещей покойного нет. Может, потому и нет, что кто-то успел взять?

Как всегда, любое дело начинается с вопросов. Они кажутся сложными, неразрешимыми. Правда, в конечном счете ответы, как правило, найти удается, но в том-то и особенность, что гарантий нет никогда, каждый раз начинаешь с ноля: ждет ли тебя удача или ты потерпишь сокрушительное фиаско — этого не знает никто, в том числе и ты сам…

Проводник достает горсть пакетиков с сахаром. Я вскрываю один из них, опускаю в стакан два белоснежных кирпичика и жду, когда они растворятся и осядут на дно, — пить чай, не размешивая сахара, научил меня один знакомый медик: никакого вреда и полная иллюзия, что ни в чем себе не отказываешь.

— Гаврилыч, — спрашиваю я, отхлебывая обжигающую пахучую жидкость, — а правду говорят, что вы в заварку соду добавляете? Для цвета.

— Ежели кто экономит, так и добавляет, — философски отвечает Гаврилыч, — особенно в общем вагоне. — И уточняет: — Не сомневайтесь, я вам хороший заварил — «Бодрость» называется. В Москве для себя покупаю.

— Ну, спасибо. А что так мало пассажиров в вагоне?

— Так ведь южное направление. Да и октябрь уже на излете, — охотно объясняет он. — Это летом вся страна на колесах. Студенты, школьники, детишки с родителями. Солидная публика — та в сентябре отзагоралась, ну, может, октябрь чуть зацепила. А теперь вот почти порожняком гоняем — последних с курортов развозим. Так, середняк в основном, неудачники. Большому начальству поздно, а крестьянству рановато вроде, те зимой в основном.

Любопытные наблюдения, но пора переходить к делу.

— А что, все ваши пассажиры сели на одной станции?

— Да, как сели вместе, так и едут: от конечной до конечной. Если интересуетесь, билетики могу показать.