Именем закона. Сборник № 3

— Гараж принадлежит Борису Барулину. Кличка Боря Мясник. Живет рядом.

— Вот и хорошо, что недалеко, — Кафтанов достал сигарету, — вы с Корнеевым и сходите к нему.

Серый остановил машину у парадного двора напротив театра Образцова.

— Идите домой, — скомандовал он напарникам, — и без моего звонка на улицу не показываться.

— И долго нам так ждать? — спросил один в комбинезоне.

— Завтра из Москвы выкатитесь.

— Ладно.

Они вылезли из машины и скрылись в темноте двора.

Серый аккуратно отъехал, ему сегодня не нужны были неприятности с милицией.

Боря Мясник, в миру Борис Николаевич Барулин, скромный труженик торговли, что, впрочем, и определяла кличка, жил в соседнем доме.

В подъезде участковый посмотрел на перебинтованного Корнеева и сказал сочувственно:

— Эк они вас, товарищ подполковник, вы уж вторым заходите, а то народ перепугаете.

— Жалеешь?

— Кого?

— Да народ.

— Кляуз боюсь. Каждый день пишут, что я или хамлю или пьяный. Одним словом, разгул демократии.

— А ты не пей да говори вежливо.

— Так у меня язва от службы этой, я уже три года не пью.

Дверь в квартире Бори Мясника была стальная, с набором сейфовых замков.

— Видать, есть кое-что в квартире, — усмехнулся Игорь.

— А у него там коммерческая комиссионка, а не дом, — вздохнул участковый.

— А ты не завидуй, знаешь, есть пословица: «Плохо нажито — прахом идет».

— Теперь она не модна, пословица эта. Теперь другое: «Сумел — украл». Нынче на этих окороту нет.

— Подожди, — это сказал Игорь и нажал на звонок.

Переливчато, птичьим голосом запел за дверью зуммер. Потом остановился на секунду и сыграл два такта очень знакомого вальса.

— Все как не у людей, — выругался участковый.

— Кто? — раздался за дверью женский голос.

— Это я, гражданка Барулина, участковый Тимофеев.

— Тебе чего, Сергеич, ночь на дворе.

— Да дело спешное.

— Ну стань у глазка.

Зазвенели, загрохотали запоры, и дверь тяжело распахнулась. На пороге стояла женщина лет тридцати. Типичная торгашка, таких Игорь срисовывал сразу. Безудержно наглая, презирающая всех, кто не жил за такими вот дверьми.

— Ну, чего вам?

Корнеев плечом отодвинул ее, вошел в коридор, завешанный зеркалами и покрытый ковровой дорожкой.

— Куда лезешь! Куда на ковры. Обувь снимать надо.

— А я к вам, гражданка Барулина, не в гости пришел. Я из МУРа.

— А по мне хоть из КГБ, я тебя дальше порога не пущу.

Игорь достал удостоверение.

— Ну и что ты мне свою книжку толкаешь под нос. Там что написано — с правом хранения и ношения оружия. Вот ты его носи и храни, а ко мне в дом не лезь.

— Где муж?

— А тебе какое дело?

— Собирайся.

— Куда?

— На Петровку.

— А я там ничего не забыла.

— Там я тебе напомню. Тимофеев, зови людей, сейчас обыск делать будем.

— Не дам.

— Дашь, Барулина, все дашь, да еще в камере попаришься. Последний раз спрашиваю, где муж?

— Да в Дагомысе он со своей прошмандовкой.

— Это с кем?

— С Ленкой.

— Кто она?

— Актриса.

— Вполне пристойно. А теперь слушай меня, Барулина. Если ты соврала, лучше бросай добро и беги из города. Я тебя все равно посажу. На уши стану, весь район подниму, а посажу. Поняла?

— Поняла, — чуть не зарыдала Барулина.

— А за что, знаешь? Не за то, что у тебя серьги и кольца многокаратные. Не за квартиру твою роскошную, не за музыкальный звонок. Это все иметь можно. За то я тебя посажу, что ты с мужиком своим это все украла.

— Докажи, — зло выдохнула хозяйка.

— Это тебе придется доказывать, что все это тебе бабушка оставила Поняла? Живи пока и бойся. Жди.

Игорь вышел, саданув на прощание железной дверью.

Серый остановил «Жигули» у ресторана «Савой». Теперь туда пускали только иностранцев. Так, во всяком случае, было объявлено по телевизору.

А Серый прошел, и швейцары перед ним услужливо двери распахнули. И он попал в этот заграничный оазис из мрака и грязи улицы.

Он шел через роскошные холлы и гостиные, здоровался как со старыми знакомыми с портье и служащими. Жал руки друзьям, которых немало толкалось около бара и входа в ресторан.

Но ни бар, ни ресторан, ни дивные диваны и кресла холла привлекали его. Он шел в казино. В зал, где играли в рулетку.

И туда его пустили. Без звука. Хотя стояли у дверей двое крепких ребят в темных форменных костюмах.

Знали здесь Серого и уважали.

А в заветном зале, о котором столько легенд ходит в Москве, все было как там, за бугром.

В игорном зале крутилась рулетка, ошарашенные иностранцы смотрели на русских «бизнесменов», выигрывавших и проигрывавших тысячи долларов.

И Филин был здесь, он сидел в самом центре у стола и, прищурясь, наблюдал, как сгребал крупье лопаточкой, по-блатному «балеткой», разноцветные жетоны.

Сегодня Филину везло, стопка фишек рядом с ним росла.

Опять крупье подвинул ему кучу фишек.

И сразу же из-за его спины возник молодой человек, услужливо сложивший выигрыш в стопки.

Шикарный был Филин. По-староблатному — костюм, пошитый в Риге, темный с искоркой, рубашка-крахмал, белоснежная, галстук шелковый, от лучшего парижского дома, и шитые на заказ лакированные туфли.

Консервативен был старый вор Черкашов. Одевался по моде пятидесятых. У богатых свои прихоти.

— Делайте ваши ставки, — по-английски крикнул крупье.