Именем закона. Сборник № 1

Что ж, со мной говорил полковник военной разведки, но я верил ему, я был убежден, что вреда мне не будет. Доверившись этому чувству, я подробно рассказал ему обо всем.

— Скажите, когда вы согласились с моим предложением, вы уже знали, что будете готовить побег?

— Да. Но к этому решению я пришел не сразу. Одно время я считал, что мне нужно поработать с вами.

— Оставаясь советским разведчиком?

— Да.

Шарнгорст задумался. Внезапно он повернулся ко мне и спросил:

— Константин Иванович, почему с вами была Люба? Разве ей необходимо было бежать?

— Нет, но она вместе со мной хотела уйти к партизанам.

— Светлый она была человек… Посмотришь — вроде бы всегда счастлива и удачлива. А в глазах — печаль… А вам, Константин Иванович, везет на подруг. Тамара Румянцева — тоже отличная девушка… Но как погибла Люба? Почему в нее стреляли? То, что мне сообщили в гестапо, не внушало доверия. Неужели случайность?

— Случайность… А вы знали, что солдаты насиловали ее на моих глазах?

— Нет. Мне сказали, что убита она была случайно.

— Нет. Не случайно.

— Константин Иванович, давайте начистоту. Я долго размышлял, прежде чем начать этот разговор… Я верю вам. Так вот знайте! Многие из нас находятся под влиянием коричневой пропаганды, многие одурачены национал-социализмом и Гитлером, но, поверьте мне, не все! Далеко не все!

После этого мы долго молчали. Минут через 15—20 Шарнгорст сказал:

— По-видимому, вы мало знаете о событиях на фронтах. Естественно, что в лагере вам о них не сообщали. Вот краткий обзор…

И Шарнгорст сжато рассказал о всех основных событиях войны начиная с декабря 1941 года. Много говорил о Сталинграде, и можно было бы подумать, что рассказывает это не немец, а русский. Он считал, что война еще продлится долго, будет невообразимо трудна и безжалостна, но победят в ней русские.

Я вопросительно посмотрел ему в глаза. Он встретил мой взгляд твердо.

— Что-то переменилось, господин полковник? — спросил я.

— Многое. Сейчас я уже не предложу вам роль на службе центрального российского правительства или в РОА.

— А для чего же тогда нас привезли из лагеря? Мы почему-то сразу догадались, что это ваша инициатива.

— Правильно догадались. А теперь постарайтесь как следует меня понять и поверить мне. Я понял ненужность и никчемность борьбы, — она не нужна основным и наиболее здоровым силам русского народа.

Помолчав немного, Шарнгорст продолжал:

— Для себя я решил, что никаких собственных целей в этой войне у меня нет. Я отказался бы участвовать в ней, если бы это было возможно, если бы не связывали меня присяга и разные другие обязательства. Когда я все это понял, я поставил себе цель — спасти вас с Николаем Дерюгиным, двух симпатичных мне людей, которых я так безуспешно обрабатывал, но которые, сами того не желая, обработали меня. Ведь, убедившись в ваших достоинствах и поняв, что оба вы плоть от плоти представители молодой современной России, я задал себе вопрос: почему вы не поддерживаете меня? Просто потому, что не нужны мои игры России. Вы с Дерюгиным считаетесь моими агентами. Это обеспечит вашу безопасность. Я постараюсь сделать так, чтобы особых строгостей в отношении вас не чинили. Начальник лагеря Френцель вас больше вызывать не будет. И наберитесь терпения…

Мы вернулись в дом, девушка с наколкой накормила нас обедом, вел я себя на этот раз достойнее. Когда мы остались одни, я попросил Шарнгорста рассказать о себе. Он сказал, что происходит из старинной прусской дворянской и потомственной офицерской семьи. Сейчас ему тридцать восемь лет, живет вдвоем с двадцатилетней сестрой, близких родственников не осталось. С женой развелся еще до войны, служит в военной разведке. Был в 35—37-х годах в Испании, в 38—40-х — в Москве…

Потом меня отвезли в Вустрау. Шейко, увидя меня, впился в меня глазами, я невинно потупился, а потом сказал, что меня опрашивали и я составлял анкеты. Шейко предложил пообедать, но я отказался. Та же шарнгорстовская солдатская команда, поболтавшись по лагерю полчаса, увезла к Шарнгорсту Николая. Он вернулся часа через два и тоже, улыбаясь, сообщил Шейко, что составлял анкеты.

Шейко растерялся, убежал, и мы поняли: ему нужно сообщить о наших поездках, посоветоваться.

Николай рассказал о Шарнгорсте. Тот высказался примерно так: «Хотя я и не верю в победу Германии, но разведка — это не только и не всегда война… Иногда это нечто прямо противоположное».

— Что это означает? Как ты думаешь? — спросил Николай.

— Не знаю, — ответил я. — Шарнгорст переживает какой-то кризис. Я, Коля, почувствовал, что с ним что-то происходит. Он блестяще образованный и думающий человек…

— Сейчас у нас нет выбора, мы должны согласиться с его предложением. Это связано с полугодовой учебой. Он сказал, что видеться он нам разрешит. А там посмотрим и придумаем, что делать. Главное, наши воюют уже не так, как в 41-м. Побеждают! А мы в сердце этой зловещей империи. И обязаны помочь Красной Армии! — сказал Николай.

Вернулся Шейко, настроение у него было боевое, и он крикливо предложил нам кончать курить и ложиться спать.