Именем закона. Сборник № 3

— Вы полагаете, что подозревать — прерогатива прокуратуры и милиции? Не только вы, Сергей Михайлович, можете подозревать. Человеку вообще свойственно подозревать других, себя. Подозревать — значит сомневаться. Поэтому он анализирует, делает выводы, иногда правильные, иногда ошибочные.

— Скажите, Виталий Аверьянович, Надежда Андреевна вела дневник?

— Вела.

— Вы видели дневник?

— Ну конечно, раз я говорю, что вела. Я так полагаю, дневник пропал, раз вы спрашиваете о нем?

Вот тут мне ничего не оставалось, как подтвердить предположение Голованова.

— Надя вела дневник странным образом. Годами ничего не записывала. При мне она лишь один раз взяла его в руки, что-то записала и вырвала лист, разорвала на мелкие кусочки и отправила в унитаз. Что за тайны, спросил я. Она и призналась, что давно ведет дневник. Как я ни просил ее почитать мне что-нибудь, уговорить не удавалось. Мы оба посмеялись и на том о дневнике забыли.

— Как дневник выглядел?

— Обыкновенная школьная толстая тетрадь в черном коленкоровом переплете.

— Вы утомились, Виталий Аверьянович?

— Да, немного.

— Все, ухожу.

Я был в прихожей, когда Голованов сказал:

— Сергей Михайлович, как вы думаете, этично будет, если я поставлю на могиле Нади памятник? Виктор, при его положении, вряд ли сможет это сделать. Анна Петровна тем более. Спрашиваю вас не как работника милиции, а симпатичного мне человека.

— Спасибо за добрые слова, Виталий Аверьянович. Но как работник милиции, я бы спросил вас: откуда у вас деньги?

— Осталось кое-что из прежней жизни. Думал, на черный день. Но чернее дня быть не может.

— Не знаю, что посоветовать. Есть же Виктор. Ему решать.

— Пожалуй. Преждевременно это. Когда лежишь один в четырех стенах, разные мысли лезут в голову. Наши желания порой опережают события.

…Я сидел в кабинете один. Хмелев ушел в буфет. Мне даже есть не хотелось. Я потерял нить расследования. Мысли о Рахманине, о кольце с деньгами, о дневнике бегали наперегонки.. Я не знал, за какой погнаться.

По привычке я стал листать перекидной календарь назад, проверяя, все ли записанное мной сделано. Я наткнулся на запись: «Бутылка. Экспертиза». Я позвонил в научно-технический отдел, почти уверенный, что услышу: «В картотеке не проходят». На том конце провода после стандартного «одну минутку», которая растянулась на три, девичий голос сказал:

— Имеются отпечатки Егора Ивановича Орлова, осужденного за грабеж…

…Материалы, которыми мы располагали на Орлова по кличке «Дуб», давали достаточно оснований подозревать его в убийстве или, по меньшей мере, в причастности к смерти Комиссаровой. Тридцатишестилетний Орлов, уроженец и воспитанник когда-то знаменитой среди московских уголовников Марьиной рощи, четырежды отбывал в колониях различные сроки наказания. Следы пребывания в квартире Комиссаровой, оставленные на бутылке из-под водки, говорили о том, что он находился там после гостей. Но почему, ограбив Комиссарову, он ограничился одним кольцом и двадцатью пятью рублями, я понять не мог.

— Ты, конечно, считаешь, что Орлов убил Комиссарову, — сказал Самарин.

— Да, Владимир Иванович.

— Дай вам власть, так вы все преступления списали бы за счет рецидивистов. А рецидивисты тоже люди, и закон требует одинакового отношения ко всем гражданам. Что ты предъявишь Орлову, кроме заключения дактилоскопической экспертизы, какие доказательства?

— Разве этого мало?

— Мало. Установлена связь Орлов — Комиссарова?

— Можно предположить, что Орлов приходил к Комиссаровой двадцать седьмого августа, то есть в день перед ее смертью, дважды. Первый раз в двадцать два тридцать. Но никто из свидетелей его не видел.

Самарии поморщился.

— На чем основывается это предположение?

— После того как мы получили заключение, были опрошены свидетели. Грач, Рахманин и Голованов вспомнили, что в двадцать два тридцать кто-то позвонил в квартиру. Комиссарова пошла открывать дверь. Вернулась она быстро. Никто не обратил внимания на этот звонок. Обычное дело — позвонила соседка, кто-то ошибся. Не придали звонку значения, и поэтому ни один свидетель не вспомнил о нем. Сейчас Рахманину кажется, что Комиссарова вернулась за стол растерянной.

— Почему четвертого свидетеля не опросили?

— Герда? Опросили. Он ничего не помнит.

— Связи Орлова установили?

— Все его связи ведут в колонии. Дружки Орлова отбывают сроки.

— А новые связи?

— Он не успел обзавестись ими. Орлова освободили двадцать второго августа. В Москву он прибыл двадцать пятого.

— А двадцать седьмого пошел к Комиссаровой.

— Наколка? Тогда почему, кроме кольца и двадцати пяти рублей, он ничего не взял? На Комиссаровой висела золотая цепочка, на руке кольцо с аметистом, в прихожей новенькая дубленка.

— А он не убивал ее.

— Только ограбил? Непохоже это на ограбление.