Именем закона. Сборник № 3

— Взглянули на часы?

— Я все время глядела на часы, потому что ждала Валентину и беспокоилась за нее. Она ушла от Комиссаровой в час, но долго не могла поймать такси.

— Утром Валентина улетала. Разве не логичнее было бы, если бы вы поехали к ней?

— Нет, не логичнее. У Валентины нет швейной машины, а у меня есть. Я шила для нее платье.

— Значит, вы всю ночь шили?

— Да, говорили и шила.

— Вам не доводилось видеть на Комиссаровой бриллиантовое колье?

— Колье? Никогда не видела. И Валентина никогда не говорила о колье. А вот кольцо с бриллиантом видела. Помнится, кто-то спросил у Комиссаровой, откуда у нее кольцо. Она ответила невнятно, вроде того, что это наследство. Покойная умела наводить тень на ясный день.

— Скажите, почему Валентина Михайловна вернулась из Венгрии раньше группы?

— Я ее упросила. У нас же были на руках путевки. Я с большим трудом их достала. Не хотелось терять два дня. К тому же меня могли поселить с кем-нибудь…

— Вы ее уговорили не являться к следователю и даже не звонить?

— Она звонила несколько раз. Никого не застала. Голованов дал ей телефон следователя и ваш.

— Они встречались с Головановым?

— Да, они были на могиле Комиссаровой. Надо идти. — Дюжева встала.

— Спасибо, Вероника Борисовна. Мы еще увидимся.

— Зачем?

— У нас существует такая бюрократическая форма, как протокол.

Она ничего не ответила и ушла.

Солнце стало припекать. Я пересел в тень.

Часы показывали половину восьмого. Именно в это время Голубовская уехала домой от Дюжевой. Старик, сосед Голубовской, показал, что она пришла в восемь утра. Полчаса на дорогу…

Я поднялся на восьмой этаж, надеясь, что Валентина Голубовская уже проснулась. В коридоре толпились отдыхающие и что-то шумно обсуждали. Вдруг они как по команде смолкли и расступились. Из номера Голубовской санитары вынесли носилки. На них лежала Голубовская. Закрытые глаза. Мертвецкая бледность. Меня пронзила страшная мысль, что она убита, но хватило разума сообразить, что мертвую не несли бы с открытым лицом. Из номера вышел врач. Я шагнул к нему и решительно взял за локоть.

— Доктор, что с ней?

— Нервное потрясение, молодой человек, — еле слышно сказал он и укоризненно покачал головой. Думаю, он решил, что перед ним возлюбленный Голубовской.

Меня окружили отдыхающие.

— Что он сказал?

— Что он вам сказал?

Из номера выскочила Дюжева с дорожной сумкой в руке.

…Голубовская потеряла дар речи. Хотя через два дня речь начала восстанавливаться, врач категорически возражал против моего визита к ней. По-моему, не последнюю роль в решении врача играла Дюжева, взявшая на себя обязанности сиделки. Каждый раз, стоило мне появиться в больнице, она, словно предчувствуя мой приход, беседовала с врачом. Увидев меня, она исчезала, но дух ее оставался в кабинете. Между нами возникло молчаливое состязание, граничащее с ненавистью.

Я бродил по Сочи, не зная, как убить время, и это бесцельное времяпрепровождение убивало меня самого. Все вызывало раздражение, даже море и пляж. Дважды я звонил в Москву, убеждая Самарина, что мне нет смысла оставаться в Сочи, но генерал был непреклонен. В третий раз он сердито сказал:

— Что там у тебя опять?

— Мне здесь делать нечего, Владимир Иванович.

— Я спрашиваю, что ты опять натворил?

Самарин был не в духе. Видимо, печень давала о себе знать.

— Телега?

— Вот так и работаете, как говорите!

В определенные моменты у Самарина возникала идиосинкразия к жаргону.

— Извините, товарищ генерал. Я хотел сказать — жалоба.

— Значит, ты допускал, что жалоба может быть. Какими же методами ты пользуешься, майор Бакурадзе?

— Обычными, товарищ генерал. В рамках социалистической законности.

На меня внезапно навалилась усталость, такая, что я готов был лечь на пол. Самарин меня отчитывал. Оказывается, Дюжева звонила ему. Как она нашла его телефон? Почему Людмила Константиновна соединила ее с ним?

— Ты слушаешь меня? — спросил Самарин.

— Слушаю, товарищ генерал.

— Ничего ты не слушаешь. Твою подопечную перевезут в Москву. Столичные медики быстрее поставят ее на ноги, если там она так плоха, что ты и поговорить с нею не можешь. Проследи. Понятно?

Глава 13

В Москве меня ждал сюрприз — обожженный по краям лист из дневника Комиссаровой. Профессор Бурташов оказался прав. Дневник все-таки был. Эксперты не обнаружили ни на листе, ни на конверте с приклеенными буквами из газет никаких следов. Зато почерковед заключил, что записи сделаны рукой Комиссаровой. Записи были короткими, без даты. Комиссарова и здесь сохраняла верность себе — игнорировала время.