Именинник

— Конечно… Я глубоко убеждена в том, что хотела сейчас высказать, голубчик. Мне жаль вашего Бори, но… но, может быть, он сделал даже хорошо, что догадался во-время уйти со сцены за кулисы.

— Что вы хотите сказать… я не понимаю… — сдавленным голосом спросила Анна Ивановна и побледнела. — Чем ребенок виноват? — Может быть, это и жестокая мысль, голубчик, но она жестоко верна. Любили ли вы мужа, когда родился Боря?.-.

— Нет… то-есть я совсем не знаю, что такое любить. Это слишком банальное и опошленное слово, но мне кажется, что я все-таки уважаю мужа… Иначе это было бы нечестно. То-есть я хочу сказать, что наши идеалы вообще — недостижимая мечта, и приходится мириться с некоторыми недостатками…

— Нет, не то, голубчик! Когда человек забывает себя, тогда он отдает всю душу другому — вот это истинное чувство, а все остальное только сделка с совестью.

— Да ведь так нельзя же любить целую жизнь?.. Всякое чувство имеет свой естественный предел.

— Вот эти пределы на наших детях и сказываются… Ведь это ужасно видеть в собственном ребенке, как в нем сказываются черты постылого человека, его характер, недостатки. Помните, как Боря по-отцовски закидывал свою головку?.. У него были отцовские тонкие губы и что-то такое мышиное, прячущееся в глазах… Голубчик, простите меня за мою грубость!..

— Вы несправедливы…

— Да, потому что слишком жестоко утешаю вас… Да. И вот ваш Боря подрастает, и с каждым годом в нем все сильнее стала бы сказываться чужая кровь… Можно ли придумать что-нибудь ужаснее?.. А это — наказание за наши грехи, и самое страшное наказание, которое будет стоять пред глазами матери вечным упреком… Тут не может быть пощады, и женщина-мать расплачивается за каждую свою фальшивую улыбку, за каждую вынужденную ласку. Эти несчастные дети, как поздние цыплята, кончают очень скверно: худосочием, наследственными болезнями, и вообще расплачиваются за грех своих родителей. Умереть во-время — это даже счастье…

— Нет, вы все-таки ошибаетесь!..

— Ах, как я желала бы ошибиться не только в этом случае, но и во многих других.

— И это, может быть, счастье особого рода?.. — с горькой улыбкой спрашивала Анна Ивановна, чувствовавшая, что как-то начинает бояться вот этой самой Прасковьи Львовны.

— Если хотите, то и счастье…

А Куткевич с важностью лежал в это время в своем кабинете и кейфовал с сигарой в зубах. Он не беспокоился за жену, прииисывая ее странности неулегшемуся еще чувству, взбудораженному недавними бреднями об эмансипации, женском труде и тому подобных глупостях. Время сгладит все, и Куткевич только улыбался, прочитывая в газетах известия о новых веяниях ренегатства, поголовного воровства и вообще тяготения вернуться назад, к дореформенным порядкам доброго старого времени.

XXI

Анна Ивановна почти не выезжала и время от времени бывала только в театре, чтобы посмотреть новую пьесу. Жизнь ее сосредоточивалась в своих четырех стенах, и самым большим развлечением было то, когда завертывала Володина. Эта девушка оставалась все такой же серой и все так же занималась в теребиловской школе. Она приходила вечером, усталая и грустно-серьезная, и Анне Ивановне доставляло удовольствие ухаживать за этой убивавшейся на работе труженицей. Да, все кругом давно изменилось; недавние герои Мохова, поддавшиеся веянию шестидесятых годов, как-то исчезли, а Володина оставалась все тою же, какою была десять лет назад. Теребиловская школа давно пережила период своей популярности и была забыта. Земское пособие больше не выдавалось, и школа существовала изо дня в день на частные средства, добываемые подпиской, концертами и любительскими спектаклями. Анна Ивановна отдавала сюда все, что могла тратить на наряды и удовольствия, а генеральша и Прасковья Львовна одолевали моховскую публику подписками и спектаклями.

Сближение Анны Ивановны с Володиной произошло незаметно, благодаря именно теребиловской школе, причем связующим живым звеном являлся Пружинкин. Женщины сошлись и так приятно проводили вечера за чтением и хорошими разговорами. В Володиной жила несокрушимая вера в свое дело, и она относилась ко всем неблагоприятным обстоятельствам с тем спокойствием, с каким относятся доктора к эпидемиям или обыкновенные люди к погоде: нужно выждать время. Именно эта вера всегда успокаивающим образом действовала на Анну Ивановну, и она чувствовала себя хорошо в присутствии Володиной, которая сделалась для нее необходимою. Она посылала за ней свою лошадь и выбегала встречать в переднюю. Эта привязанность возбуждала в Прасковье Львовне ревнивое чувство, обнаруживавшееся разными придирками.

— Зачем вы бываете у генеральши, Володина? — часто приставала Прасковья Львовна.

— А что такое?

— И вы спрашиваете?.. Было время, когда я сама увлекалась этой женщиной, но теперь… Один Вертепов чего стоит! Помилуйте, вертят столы, распевают душетеребительные романсы, и вообще свинство… да.

— Я этого не нахожу, — невозмутимо отвечала Володина. — Софья Сергеевна осталась той же Софьей Сергеевной, какою мы все знали ее тогда, а в ее личные дела я не вмешиваюсь.