Именины сердца: разговоры с русской литературой

— Ничего сложного и страшного нет. Я пишу тексты и пытаюсь добиться того, чтоб мне за них платили как можно больше. Сложное и страшное находится за пределами собственно литературы. Литература может иметь с этим дело, может не иметь. А пугаться самого писательского труда («…пишу, и горлом хлыщет кровь от боли…») — это какое-то нездоровое кокетство.

— Как вы относитесь к столь популярной нынче культуре интернет-блогов?

— Нормально отношусь. Человек хочет присутствовать в информационном пространстве. Хочет крикнуть и услышать эхо. Так человек ежедневно доказывает себе, что он еще живой. На самом деле ЖЖ полон людей, которые вроде бы уже умерли, но при этом активно жестикулируют и даже издают всевозможные звуки. Если не воспринимать ЖЖ как место для единственно реальной и полноценной жизни — все в порядке. Но когда живые люди переселяются в сеть с руками, ногами, половыми органами и головой, это, конечно, болезнь. Надеюсь, что исправится что-то в реальности вокруг нас. Реальность станет такой, что в ней окажется интереснее жить, чем в ЖЖ. Пока реальность во многом постыдна, во многом скучна. Надо иметь смелость ее менять.

Gazeta.chel.ru; беседовала Анастасия БОГОМОЛОВА

— Захар, чем, по-вашему, отличается «литература молодых»

1990-х и 2000-х?

— Головоломный вопрос. Чтобы ответить на него, нужно изначально сделать допущение, что литература тех, кому в 1990-е было тридцать или около того лет, имела некие объединяющие признаки. А их, наверное, не было. Я поинтересовался как-то у Алексея Варламова, родившегося в 1963 году, чувствует ли он поколенческое родство с Пелевиным (он родился в 1962-м) и с Быковым (1967-й). Естественно, он сказал, что не чувствует, и предложил свой ряд: Михаил Тарковский, Олег Павлов, Александр Яковлев. Ряд понятный: это почвенническая литература, возникшая в недрах «либеральных» журналов в тот момент, когда предшествующие почвенники были… ну, мягко говоря, отлучены от правильной литературы и объявлены мракобесами.

С другой стороны, те литераторы, которых в среде «мракобесов» было принято считать носителями абсолютного либерального зла (те же Пелевин и Быков), несколькими изящными движениями пера доказали, что не только почвеннические, но и либеральные крайности равно омерзительны. Пелевин (кстати, с юбилеем его) более десяти лет назад задал замечательно точный вопрос: «Зачем было менять империю зла на банановую республику зла?» Сейчас это уже не столь актуально, потому что банановая республика вновь провозгласила себя империей, а тогда было в точку.

В этом смысле литература 90-х была временем попыток артикулировать распавшийся мир, определить какие-то новые смыслы, выйдя из весьма скучной, а часто и постыдной игры в «советский-антисоветский» или «почвенный-либеральный». Новые смыслы, наверное, не были сформулированы, но хотя бы противопоставления по линии «советского» и «антисоветского» и т.п. стали среди вменяемых людей признаком дурного тона. Литературу «нулевых» я бы тоже разделил на две линии. Первые окончательно уверились, что никаких смыслов нет и искать их незачем: Роман Сенчин, Андрей Рубанов, Дмитрий Новиков. Только у Сенчина отсутствие смыслов вызывает тотальную тоску, а Новиков говорит: да ладно, жить, в сущности, можно, пока душа кипит внутри, а смыслы… да хрен с ними. Рубанов же где-то меж этими двумя противоположностями: и тоска вроде есть, но и жизнь продолжается.

С другой стороны, продолжаются попытки нарисовать некий иероглиф нового времени, который хоть что-то разъяснит и хоть куда-то нас выведет. И здесь я назову два, казалось бы, крайне далеких друг от друга имени — Сергей Шаргунов и Алексей Иванов. «Ура!» и «Блуда и МУДО» и есть те самые иероглифы, мне крайне любопытные. Но уже сегодня вся условность нарисованной мною картины очевидна. Скажем, по возрасту Иванов и Новиков явно из предыдущей плеяды, 90-х годов, только публиковаться начали позже. И по иным признакам есть разночтения. А через три года все поколенческие следы окончательно перепутаются.

— Согласны ли вы с противопоставлением «бунтарей» и «прагматиков»?

— Нет, не согласен. Самые буйные бунтари часто оборачиваются самыми успешными прагматиками; ну и наоборот — из прагматиков получаются отличные бунтари. Лимонов, к примеру, во многом прагматик и только потом бунтарь. Но и бунтарь, и прагматик он настоящий, стопроцентный. А в основном литераторы наши — и прагматики хреновые, и бунтари никакие.

— Какие периоды в литературе 1991-2008 годов вы бы выделили?