Иметь и не иметь

— Ни за какие деньги я бы не стал с ней связываться, — сказал Уоллэйс Джонстон. — И зачем она вообще здесь живет?

— У них здесь прекрасная вилла.

— Очень славная эта гавань, уютная, чистенькая, — сказал Уоллэйс Джонстон. — А правда, что Томми Брэдли — импотент?

— Не думаю. Про кого это не говорят. Он просто лишен предрассудков.

— Хорошо сказано. Она, во всяком случае, их лишена.

— Она удивительно приятная женщина, — сказал Генри Карпентер. — Она бы тебе понравилась, Уолли.

— Едва ли. Она — воплощение всего, что мне особенно противно в женщине, а Томми Брэдли — квинтэссенция всего, что мне особенно противно в мужчине.

— Ты сегодня очень решительно настроен.

— А ты никогда не бываешь решительно настроен, потому что в тебе нет ничего определенного, — сказал Уоллэйс Джонстон. — У тебя нет своего мнения. Ты даже не знаешь, что ты сам такое.

— Не будем говорить обо мне, — сказал Генри Карпентер. Он закурил сигарету.

— Почему, собственно?

— Хотя бы потому, что я разъезжаю с тобой на твоей дурацкой яхте и достаточно часто делаю то, что ты хочешь, и тем избавляю тебя от необходимости платить за молчание матросам и поварятам и многим другим, которые знают, что они такое, и знают, что ты такое.

— Что это на тебя нашло? — сказал Уоллэйс Джонстон. — Никогда я никому не платил за молчание, и ты это знаешь.

— Да, верно. Ты для этого слишком скуп. Ты предпочитаешь заводить таких друзей, как я.

— У меня больше нет таких друзей, как ты.

— Пожалуйста, без любезностей, — сказал Генри. — Я сегодня к этому не расположен. Слушай тут Баха, ругай стюарда и пей шотландское с содовой, а я пойду спать.

— Какая муха тебя укусила? — спросил Джонстон, вставая. — Что это ты вдруг стал говорить гадости? Не такое уж ты сокровище, знаешь ли.

— Знаю, — сказал Генри. — Завтра я буду в самом веселом настроении. Но сегодня нехороший вечер. Разве ты никогда не замечал, что вечера бывают разные? Может быть, когда человек богат, они все одинаковые?

— Ты разговариваешь, как школьница.

— Спокойной ночи, — сказал Генри Карпентер. — Я не школьница и не школьник. Я иду спать. К утру я повеселею, и все будет хорошо.

— Ты много проиграл? Оттого ты такой мрачный?

— Я проиграл триста.

— Вот видишь! Я сразу сказал, что все дело в этом.

— Ты всегда все знаешь.

— Но послушай. Ты же проиграл триста?

— Я больше проиграл.

— Сколько еще?

— Много, — сказал Генри Карпентер. — Мне вообще за последнее время не везет. Только сегодня я почему-то задумался об этом. Обычно я об этом не думаю. Ну, теперь я иду спать, а то я тебе уже надоел.

— Ты мне не надоел. Зачем ты хамишь?

— Потому что я хам и потому что ты надоел мне. Спокойной ночи. Завтра все будет хорошо.

— Ты ужасный хам.

— Приходится мириться, — сказал Генри Карпентер. — Я, например, всю жизнь только это и делаю.

— Спокойной ночи, — сказал Уоллэйс Джонстон с надеждой в голосе.

Генри Карпентер не ответил. Он слушал Баха.

— Неужели ты в самом деле пойдешь спать, — сказал Уоллэйс Джонстон. — Нельзя же так поддаваться настроению.

— Не будем об этом.

— Почему, собственно? С тобой уже это бывало, и все обходилось.

— Не будем об этом.

— Выпей еще и повеселеешь.

— Я не хочу больше пить, и я от этого не повеселею.

— Ну, тогда иди спать.

— Иду, — сказал Генри Карпентер.