Имя Бога

Где-то вдалеке послышался уже знакомый голос волка. Сколько же времени прошло с тех пор как я свалился в колодец?

Больше всего на свете я хотел бы спрятаться, забыться, чтоб все это прекратилось, откатилось назад, не случалось. Но сейчас такие мысли только мешали.

Стараясь не стонать, я пополз вдоль стены, сантиметр за сантиметром обследуя ее и земляной пол в пределах досягаемости. Камень или земля, корни… больше ничего…у меня мелькнула какая-то смутная мысль. Остановившись, я стал медленно ощупывать стену, пытаясь подковырнуть ее там, где было помягче. Через некоторое время все мои пальцы были разодраны в кровь, а ногти – сломаны, зато в руках оказался увесистый булыжник. Я лег на спину и подсунул его под себя.

Труднее всего было не уснуть. Несмотря на боль, несмотря на то, что воздух и пол были невыносимо холодными, я отключался каждую минуту – может, из-за темноты и тишины. Укачивали и звуки, которые я слышал еще сквозь сон – причудливую мелодию, видимо, сплетали сквозняки, свистевшие в подземелье. Мысль о них держала меня на плаву: раз есть сквозняки, значит, выходов отсюда как минимум два. Прямо-таки по Мюнхгаузену, оживился мой внутренний оппонент.

Я усмехнулся, и это было очень больно и странно в моей ситуации. А все же лучше, чем кататься по полу и скулить, как тебе хочется, снова вмешался неугомонный голос. На этот раз я был с ним согласен.

Не знаю, сколько миллионов секунд прошло до тех пор, пока я услышал тихие, очень тихие шаги. Даже не услышал, а ощутил: подземелье гасило звуки, однако в тончайших оттенках передавало вибрацию. Я постарался дышать как тот, на полу: спокойно и размеренно, надеясь что бешено колотящееся сердце не выдаст меня – впрочем, то, что подбирается ко мне в темноте, не должно услышать стук моей крови или успеть хоть что-то понять. Мой единственный шанс – опередить его мысли. И я уже достаточно освоился в темноте, чтобы сделать это, хотя и разваливаюсь на куски.

Потерпи, уговаривал я сам не знаю кого, потерпи, сейчас…

Почувствовав на лице дыхание подкравшейся твари, я коротко замахнулся и расплющил булыжником ее нос. Я вложил в этот удар все, что когда-нибудь ненавидел, любил и проклинал, к чему стремился и чего жаждал, и чуть не захлебнулся собственным безумием и яростью.

Следующие полчаса я почти не запомнил. Наверное, просто нечего запоминать в темноте и тишине, когда не нужны ни зрение, ни слух, когда приходится полагаться только на то, что с невыносимо древних времен сидит где-то внутри тебя. Когда ты, как уродливая куколка цикады, которая вот-вот превратится в звонкое крылатое создание – или как металлический змей, которого сжигает жажда жизни и убийства, – рвешься на свободу, ориентируясь лишь на грохот крови в ушах, и ощущаешь тяжесть замкнутого пространства, и всем телом ловишь сквозняк, который означает – небо.

Под небом я и нашел себя – среди сухой травы и земляных комьев, и подсохших серых, и совсем свежих. Рядом зияла прямоугольная яма, а прямо перед мной, как неуничтожимое чудовище из дешевого триллера, стоял бородатый гад из поезда. Его лицо ниже огромных солнечных очков было замотано платком, а в руках поблескивала профессионально заточенная лопата.

Я не мог поверить, что все оказалось зря. Просто не мог. И не мог молиться о спасении, потому что не находил в себе и капли смирения. И я не знаю, как мне удалось подняться, однако через несколько секунд я уже двигался к дороге. Увидев ватагу мальчишек, я отчаянно замахал руками и закричал во все горло. А может, мне так показалось… Последнее, что я запомнил – спина убегающего вниз по склону бородатого и тревожные, нерешительные движения детей.

Совсем скоро синеву надо мной заслонили их глаза, недоумевающие, жалостливые, любопытные, разноцветные. Я попытался объяснить, что надо позвонить, вызвать помощь, но, по-моему, не сумел.

Друзья человека

Волк сидел у меня в головах, изредка помаргивая, и внимательно смотрел на всех, кто приходил и уходил. Видимо, он сторожил меня – и я был ему благодарен. Мне смутно вспоминалось, что он сделал для меня что-то очень, очень важное… Наверное, поэтому наш с ним мир был уже не кровавым, не черным и даже не пепельно-серым, а синим с золотом… вот только голоса извне мешали наслаждаться тишиной и тем, что боль, которая совсем недавно скручивала жгутом мои внутренности, теперь сама свернулась тонкой белой змейкой и пригрелась под левым боком. Голоса удивлялись, поражались, недоумевали, возмущались, жалели и жаловались…

– Бедный, досталось ему.

– Представляешь, а если бы детей там не оказалось?

– Кто же это сделал? Может, хотели ограбить? А у него что-то было? При нем?

– Выйдите, пожалуйста, посетителям можно только по одному.

– Эй, брат, ну ты как? Марик? Марик, хватит уже, эй!

Кристиан стоял напротив меня как футболист на воротах – на полусогнутых ногах, руки в колени. Казалось, он злится, но глаза его непривычно блестели.

– Ну ты и придумал! Что случилось? Ты можешь говорить?

Я не знал. Но даже если и мог, мне совсем не хотелось. Я спешил назад, в голубое с золотом сияние.