Имя для Лис

Так мы и встретились в миссии. Этот искалеченный ребенок и я, сам еще мальчишка, в ужасе от страны, обычаев и этого дикого, охочего до разговоров зверька. Приют не стал безопасным местом для Эстоса, он это уже осознал. И, кажется, хорошо понимал, что такое жизнь, – может быть, уже тогда разбирался в этом лучше, чем я сейчас. Знаешь, как он мне сказал однажды? «До сих пор жизнь ездила на мне верхом, потому что я сам вставал на четвереньки и брал узду в зубы. А надо нагнуть ее и надеть седло. Нагнуть каждого, кто встретится на пути, и оседлать его». Как только он произнес это вслух, началось его превращение в Ос Эстоса. Мальчик сбежал из миссии, как сбежал от Диостоса. В этом была и моя вина, я был плохим надзирателем и позволил ему уйти. И я отправился вслед за Эстосом. Меня никто не просил искать мальчишку, у Церкви были дела и поважнее. Но это было мое личное желание – найти засранца. Увезти, может быть, даже в Королевство, и дать ему хоть минуту передышки. Поэтому я отправился за ним в крайнийскую ночь, ведь догадывался, куда он пойдет.

Я всегда хорошо ориентировался: по звездам, мху на камнях, даже по рекам. Наверное, поэтому и стал в итоге не паладином, а картографом. Свиток с картой не пытается тебя убедить, что ты веруешь не в того бога. Он просто лежит, а ты наносишь на него города, тракты, реки, и управляешь ими. Можешь намеренно допустить ошибку и никому в этом не сознаться. И ты навсегда переменишь сознание человека, представляешь? Он, как идиот, будет думать, что река Толула течет в Раздолье Флавис, только потому, что ты нарисовал это именно так. В какой-то мере разум человека – та же карта. Мы вроде бы знаем, что такое хорошо и что такое плохо. Но всегда найдется идиот-картограф, который нарисует реку в неверном углу пергамента. Ос Эстос был хорошим парнем, но его карту разума перечеркивали такое количество раз, что он уже не отличал севера от юга. А еще он был зол.

Я нашел его неподалеку от дома Диостоса, но не стал пытаться ему мешать или убеждать не делать то, что он затеял. Мы сидели в засаде день, и два, и три. А он все твердил себе под нос: «Я смогу их зарезать? Нет, не смогу. Я смогу их задушить? Нет, не смогу. Я смогу их отравить?..». И так без конца. Я был уверен, что мальчик просто свихнулся, и ждал, когда он утратит бдительность или заснет, чтобы скрутить и силой увезти подальше от этого злосчастного места. Но в результате потерял терпение и спросил:

– Ты думаешь, что, если отомстишь Диостосу и его семье, тебе станет легче? Ты разве станешь от этого чище?

Он посмотрел на меня, как на умалишенного, чуть повременил с ответом и сказал медленно, словно объясняя скорбному разумом прописные истины:

– Я не собираюсь мстить Диостосу. Он просто развратник и подлец. Он следовал своей низкой натуре, но не предавал меня. Это моя семья отказала мне в доме. Мой отец наложил на меня сатасансу, не Диостос. И сейчас я размышляю, как отомстить моей семье. Отцу, что продал меня, матери, что не заступилась, братьям и сестрам, равнодушно смотревшим мне вслед.

Представь мое удивление. Оказывается, мы сидели не возле дома Диостоса, а между домом его хозяина и отчей хижиной, по два километра в обе стороны. Эстос неслучайно выбрал это место: просто боялся, что дойди он до хижины сразу, то на задуманное духу не хватит. А здесь он каждый день мог смотреть в сторону дома табунщика, и это подпитывало его ярость. Он копил ее, стараясь решиться на месть.

И он придумал, что делать. Знаю, сейчас он больше напоминает мясника, а не умника, но Ос Эстос тогда был очень смышленым. Думается, и сейчас таков, если не растерял смекалку с годами или не пропил, как я. Эстос не мог ранить своих близких, не мог убить их. Несмотря на испытания, мальчик оставался их сыном, взращённым в стенах убогой крайнийской хижины. Поэтому он поступил иначе. Как только мы приблизились к дому его семьи, Эстос сорвался на бег. Он влетел в жилище и начал кричать. Он нес бред о том, что убил одну из дочерей Диостоса, и табунщик поклялся смыть этот грех кровью всей семьи. Парень врал, что к хижине уже едут степные бандиты, которые собираются предать всех смерти. Дети закричали, женщины завыли, отец схватился за голову. Они верили Эстосу, и только я видел, как он усмехался, пряча взгляд под своей пепельной челкой.

– Я вас подвел, я же и спасу! Бегите, убегайте, хватайте только самое ценное. Я направлю табунщика по ложному следу, – кричал он.

У меня и сейчас стоит перед глазами та скорбная процессия. Женщины с детьми, молодые мужчины и старик, прихвативший из дому только молитвенный коврик да два витка конской колбасы. Мать Эстоса с перекошенным от ужаса лицом, шепчущая: «Эстос, эстос, эстос». То ли она так называла своего сына, то ли оклеветанного Диостоса. За какие-то полчаса крайнийцы сбежали, покинув осиротевший дом и блеющих в загоне коз.