Имя дома твоего (с иллюстрациями)

Галеры были в нужные сроки сооружены, вышли на морской простор, приняли участие в победоносных боях, а вокруг новой верфи начал нарастать город. Галера — большая лодка, по-старорусски — ладья или «лодия». Город получил название Лодейное Поле, «место строительства галер». Ясно?

Все выглядело очень стройно; никакие сомнения не приходили в мою голову, до самой советско-финской кампании 1939—1940 годов.

Когда началась эта короткая, но жестокая война, все советские люди стали тактиками и стратегами: читали {40} по сто раз в день сводки, отмечали на картах передвижения фронтов.

Мне посчастливилось добыть в магазине отличную карту советско-финской границы и прилегающих районов, с двумя огромными озерами, с перешейком между ними и тысячами интереснейших подробностей. Все свободное время я просиживал над ней.

Разглядывать любую карту — дело необыкновенно увлекательное: находишь не только то, что искал, но и множество сведений, которые тебе и в голову не приходили.

Разумеется, я увидел на моей карте город Лодейное Поле; в этом не было ровно ничего неожиданного: вот он лежит на реке, чуть восточнее синего пятна Ладоги... Тут ему и надлежало лежать.

Но затем внезапно, как раз на противоположной оконечности великого озера, в его северо-западном углу, возле Сортавалы-Сердоболя — я заметил другой населенный пункт. Он был расположен на тогдашней финской территории у самого озерного берега, возле одного из тамошних извилистых фьордов и, естественно, имел финское имя. Оно звучало так: Лáхден-Пóхья; по-фински это может обозначать что-то вроде «дно залива», «конец бухты»: вспомните название финского города Лáхти (залив) или нашего пригородного поселка Лáхта под Ленинградом, в начале Карельского перешейка, на берегу Финского залива.

Название поразило меня странным звуковым сходством:

Лáхден-Пóхья

Лодéйно-Пóле...

Два имени эти напоминали друг друга не в меньшей мере, чем, скажем, Сортавала и Сердоболь или Стокгольм и Стекольна. А ведь нам известно, что в этих двух случаях перед нами просто переделка одним языком имени, принадлежащего другому языку, соседнему...

Мне пришла в голову несмелая мысль: а так ли все просто в объяснении имени Свирского городка, как мне (да и другим) казалось доныне? Если русские, овладев на Ладоге в старину городом, носящим название Сортавáла, сумели перелицевать его на свой лад, {41} приспособив к своей речи и его звучание и смысл и превратив его в Сердобóль (сердце и боль) [19]1, то не могло ли и тут, на старой Карельской земле, произойти что-либо похожего?

А что, если, придя в глубокой древности (не при Петре, намного раньше) на Свирь, они наткнулись на ее берегу на место, носившее название Лáхден-Пóхья, «Конец залива». Оно показалось им странным и непонятным, но как это бывает часто, они не стали заменять его своим, а (это тоже случается сплошь и рядом!) лишь слегка изменили его звуки, подогнав к своим, русским словам. Из Лáхден-Пóхья могло получиться Лодéйное Пóле...

В следующий миг я пожал плечами: а зачем, собственно, такие сложности, если есть исторически правдоподобное, соответствующее фактам, языковедчески простое, со всех сторон удобное старое объяснение?

Так-то оно так, но...

Чем больше я размышлял, тем больше в этом старом толковании открывалось, на мой взгляд, подозрительных пунктов.

Во-первых, если допустить, что автором имени Лодейное Поле был Петр, кажется несколько неожиданным, что он назвал корабельную верфь до такой степени по-русски, даже на древнерусский лад. {42} Петр, создавая новые города и поселки, любил окрещивать их «на немецкий манер», голландскими, английскими, только не русскими именами. Свою новую столицу он назвал не Петровском, а Санкт-Питер-Бургом. Крепость, защищающую ее с моря, не Венцеградом, а Крон-Слотом, Коронным Замком. Ведь даже потешную крепостцу своих отроческих лет и ту он повелел именовать Прешпургом. Он называл лодки ботами, командиров — шкиперами. С чего бы вдруг на сей раз ему вздумалось галеры именовать ладьями, а верфь — полем? Очень не похоже на него!

Этого мало. Лодка на русском языке XVIII века звалась «ладья»; «лодьей» ее могли звать только жители тех частей России, которые «окают», говорят на «о». Но ведь Петр не был ни олончанином, ни ярославцем, ни нижегородцем. Москвич, он никогда не «окал», и уж если бы дал верфи такое имя, то стал бы писать его Ладейным, а не Лодейным Полем. А вот местные жители в межозерном пространстве могут «окать»; если имя это было старым онежско-ладожским именем, оно могло произноситься именно так: «Ло...»