Имя дома твоего (с иллюстрациями)

Можно обнаружить среди существующих до сего дня топонимов такие, в основе которых лежат названия должностей и занятий, не существующих уже целые века. Есть (или могут найтись) селения Бурмистровы, Псаревки, Тиуновы, Рындины,— были некогда такие звания и чины: Бурмистр, Рында, Тиун, Псарь — (в помещичьем или в царском быту).

Иногда установить, от какого именно нарицательного имени происходит название места, не так легко. Скажите без долгих исследований, с чем связано имя одного из переулков в центре Москвы — Гнездниковского? (Их, собственно, даже два — Малый и Большой.) Чтобы ответить, надо знать, что в допетровской Руси существовала и такая удивительная профессия: «гнездник». Эти люди пробивали или просверливали в уже готовых дверных и оконных петлях конические отверстия, дыры для шурупов. Видимо, целая артель их обитала в переулках, упиравшихся в тогдашнюю Тверскую дорогу, раз они были названы Гнездниковскими.

А вот казус и посложнее. Предположим, вы встретили где-нибудь село с таким названием: Жильцово. Очень странно: «жилéц» или «жхарь» — это каждый обитатель любой деревни; как могло прийти в голову назвать этот поселок таким всеобщим, непоказательным именем?

Но нет: слово «жилец» тут не означает просто «живущий», «житель». Вот вам почти точная выписка из Энциклопедического словаря:

«Жильцы — один из разрядов «служилых людей» древней Руси. Служилые люди разделялись на: 1) стольников, 2) стряпчих, 3) дворян московских и жильцов... Служилый человек, попавший в жильцы, открывал для своего потомства возможность сделать завидную для служилых людей карьеру. В середине XVII века жильцов числилось около 2000 человек...»

Две тысячи на всю страну! Понятно, что если один из таких людей получал где-либо землю, вотчину, основы-{186}вал сельцо,— все это могло получить от соседей имя Жильцово: от всех окружающих поселений оно отличалось особенным, редким званием своего владельца...

Вот какая сложная вещь не только торжественные, громкие, всем известные макротопонимы мира, но и их младшие братья — мелкие, микротопонимические названия. При этом, я еще не залезал вглубь. Я почти не касался имен совсем малых угодий и урочищ — речных омутов и плесов, лесных прогалин и овражков, небольших участков обработанных полей; а ведь каждый клочок земли не оставался безымянным для тех тружеников, которые на нем работали... Вот эта высотка носит название Каменстка, то крестьянское поле именовалось Под Вязной (хотя никакой «вязины», вязового дерева, там уже сто лет как нет), другое — Сырые Нивы; омут называется Масéев Вир, а кто был этот Масей (Моисей), никому даже из стариков неизвестно... Речку все зовут Трубёнка, и доищись, что это связано со строительством железной дороги, когда ручей был временно заключен в деревянную «трубу»; раньше он именовался Лукомка, а что это значит?

Почему я обошел вниманием эти сверхмалые топонимы? Только потому, что о них у меня слишком мало данных: их никто по-настоящему еще не регистрировал, никто основательно не собирал, и так и получилось, что доныне в каждой нашей области десятки тысяч урочищ и мест числятся безымянными. Это неправда: у них есть имена. Мы обязаны их найти, записать, изучить. Кто знает, какие неоценимые данные о прошлом нашей страны скрываются в их пестром, неисследованном множестве...

Иноземцы и иноплеменники

В ранней юности меня очень интересовало имя одной из Великолуцких (над самой рекой Локней) деревень: Литвново. Я понимал его прямо и просто: принадлежащее «литвину», выходцу из Литвы. Наверное, какой-то случайно забредший сюда иноплеменник был первым поселенцем над живописным, заросшим оплетенным хмелем оврагом, где шумела по камням пограничная с Новоржевским уездом речка Локня... Кто знает, конечно, может быть, так оно и было.

Но вероятнее другое. В псковских местах вплоть до самой революции, да и в первые годы после нее, отцы и матери нередко ругали своих баловных чадушек либо {187} «вольницей» (это — от древних полуразбойных, полуторговых ватаг псковичей и новгородцев, плававших по тогдашним рекам Севера; они не больно ласково обходились и со своими земляками, коли дело доходило до стычки), либо «литвой»...

«Ох ты, литвн несчастный!» или: «Ну, литвá, погодите, доберусь я до вас!» — кричал выведенный из себя хозяин, выгоняя из «гороховища» забравшихся туда за сладкими «лопатками» — стручками белобрысых грабителей... И не было ровно ничего невозможного, если бы за одним из них, особенно насолившим старшим, прозвище Литвин осталось до конца жизни. Оно значило: шалопай, сущий разбойник... Откуда все это могло пойти? Ну конечно, от памяти о постоянных русско-литовских войнах, о разрушительных и разорительных набегах из-за рубежа...

Вот такой-то именно псковский «литвин» и мог передать свое имя деревне, донесшей его до XX века (возможно, оно и сейчас живет).

Я уже упоминал имя Польшинó, которое, вероятно, не имеет никакого отношения к Польше и полякам, а обязано своим происхождением уменьшительному от Павел — Польшá.