Имя этой дружбы – поэтическое братство

В те несколько месяцев, готовя публикацию, он снова пережил и свою юность, и те события, что, казалось, «ушли» из памяти. Он весь свой творческий путь пересмотрел, как свидетельствует запись от 24 декабря 1964 года: «Мои стихи конца двадцатых годов, которые я сейчас понемногу восстанавливаю, сильные и сплошь нецензурные – как тогда, так и теперь. Это значит, что я начинал дорогу, которую вынужден был не продолжать»41. Напряжение и горечь были столь велики, что сердце не выдержало – он попал в больницу с инфарктом.

Чем дальше, тем яснее ему становилось, что Цветаева – великий поэт. И 27 марта 1965 года в том же дневнике Антокольский записал: «Когда я вспоминаю об этом – таком давнем и безвозвратно ушедшем прошлом, самой ранней моей поре, – то схожу с ума от того, что так мало ценил Марину и, в сущности, так и не заметил, упустил из виду, что ведь она-то и есть воплощение жизни для меня, гений, сама поэзия, само искусство – и всё это с таких заглавных букв, что дай Боже!»42

Последняя их встреча состоялась уже в России. Она пришла к нему «немногословная, настороженная, может быть, чуть-чуть враждебная»43. Был насторожен и он. В стране один за другим шли политические процессы – образцово неудачное время для содружеств и доверительных отношений. К тому же вся семья Марины была «под колпаком» у НКВД. «Разговор был деловой, профессиональный, скучный, – вспоминает Антокольский. – Марина не хотела даже остаться, чтобы выпить чаю».44 Спустя годы Ариадна Сергеевна объяснит ему: «Вы показались ей далёким и благополучным в трагическом неустройстве её жизни по приезде»45.

О чём был их последний разговор, неизвестно. Мы можем только догадываться: Цветаева пришла с просьбой, которую он не выполнил. Вот и всё. Потом они только мельком виделись. «А через год, – рассказывает Антокольский, – узнал о страшной её гибели в глухой деревушке на Каме. Шла война. Многие известия о гибели друзей и близких скрещивались друг с другом, как прожектор'a в ночном небе. Они безжалостно вытягивали свои длинные ручищи, а небо было чёрное, беззвёздное, полное новых угроз. И гибель Марины затерялась в этом грозовом мраке так же, как года через два затерялась в нём гибель на фронте её любимого, единственного, никем не оплаканного сына»46.

Сегодня мы спрашиваем себя: «А мог ли Павел Григорьевич помочь Марине Цветаевой в той круговерти конца тридцатых – начала сороковых – в самых, пожалуй, страшных обстоятельствах её жизни?» – Едва ли. Помочь ей в тот момент могла только административная власть, к которой он не принадлежал. Но совесть его мучила…

И, конечно, только этим можно объяснить тот неожиданный для всех поступок, который совершит Антокольский в своём преклонном возрасте, когда привычки уже не меняются. Его знали человеком аполитичным. Он интересовался историей, но политики избегал. И вдруг выступил в защиту писателей А.Синявского и Ю.Даниэля. В сущности, это – то, что он, в его понимании, должен был бы сделать когда-то для Марины Цветаевой и не сделал.

То, что Антокольский поставил свою подпись под коллективным письмом в защиту репрессированных писателей, повергло партийных руководителей Союза Писателей СССР в шок. «До каких лет дожил, – возмущались они, – а ума не нажил». Но «одуматься» Антокольский не пожелал и снять свою подпись под письмом отказался.47

На всём своём творческом пути Павел Антокольский вёл диалог с Мариной Цветаевой: сначала реальный, потом мысленный, никогда не прекращавшийся48. И за год-полтора до смерти – уже силы на исходе, – подытоживая пройденное, он снова обращается к ней. Он пишет стихотворение – ответ на посвящённое ему, ещё юному, стихотворение Цветаевой «Дарю тебе железное кольцо:// Бессонницу – восторг – и безнадежность»49:

Где ж оно, железное кольцо?

Там, где смерть Кощея в океане.

Я глядел всем девушкам в лицо, –

Чем старее был, тем окаянней.

Где ж они – «бессонница, восторг,

Безнадежность», данные Мариной?

Угодил я в старость, как в острог,

Иль сгорел в горячке малярийной.

В лотерее вытянул билет

Выигрышный – да делиться не с кем.

Миновало пять десятков лет

Ветром резким над проспектом Невским.

День мой беден, вечер мой убог,

Ночи непролазны, как болота.

Не художник, не силён, не бог

И не дуб – а только пень-колода.50

Странно услышать такое признание от знаменитого поэта, прожившего, казалось бы, успешную жизнь. Но оно становится понятным, если взглянуть на эти строки через призму не оставлявшего Антокольского чувства вины.

Марина Цветаева прожила недолгую, тяжёлую жизнь, и конец её был трагичен. Павел Антокольский хотя и дожил благополучно до глубокой старости, ощущал себя в ней глубоко несчастным. Пути поэтов – разные, но путей со счастливым концом среди них нет.

Примечание

Работа впервые была представлена на XVI Международной научно-тематической конференции в Доме-музее Марины Цветаевой в 2010 году; опубликована в сборнике докладов конференции.