Имя потерпевшего - никто

Через пятнадцать минут Татьяна Образцова вышла из лаборатории и поехала домой. Сердце у нее сжималось от дурных предчувствий. Завтра прямо с утра она свяжется с ребятами из уголовного розыска и попросит их покрутиться вокруг той нотариальной конторы, которая выдала доверенность. Если оправдаются самые худшие ее предположения, то встанет вопрос: а что ей со всем этим делать? Идти к руководству, после чего ежедневно ждать, что ее либо искалечат, либо вообще убьют? Или сделать вид, что ничего не заметила?

Как же поступить?

Сурикова привели обратно в камеру. Он здесь был старожилом, во всяком случае сидел под арестом дольше остальных сокамерников, поэтому пользовался некоторым уважением. По крайней мере никто не приставал к нему, если он был не в духе.

Сергей молча прошел к своему месту и лег, отвернувшись к стене. Нет, ничего у него не получается. На словах-то все выходило гладко, а вот поди ж ты... Они же обещали, что накладок не будет, мол, есть доверенность на имя совершенно другого человека, а с тебя все подозрения снимут, потому как бабку убить ты мог только за квартиру, больше ничего ценного у нее не было, а если ты квартиру не получаешь, то и убивать ее тебе незачем. Помаринуют еще пару недель да и отпустят. Он, дурак, поверил, тем более что следователь никаких вопросов про эту Гольдич не задавал. И про ту, другую, доверенность тоже ничего не спрашивал. Сергей и решил, что все обошлось. Ан нет.

Он никак не мог привести мысли в порядок. Чувствовал, что что-то пошло не так, что где-то его обманывают, но как ни силился, не мог понять. Ума не хватает. Или мудрости? Ах, была бы рядом старая Софья, она бы все по полочкам разложила. Уж она-то точно знала, где нужен ум, а где - мудрость.

- У тебя когда день рождения? - как-то спросила Бахметьева.

- В апреле, восемнадцатого.

- И сколько тебе стукнет? Двадцать один?

- Угу, - промычал Сергей.

- Английское совершеннолетие, - произнесла старуха загадочные слова.

- Чего-чего?

- Да ничего. У нас совершеннолетие считается в восемнадцать лет, а в Англии - в двадцать один. Это правильно.

- Почему правильно? - не понял Суриков.

- Потому что в восемнадцать в голове еще одна дурь. А в двадцать один ты уже взрослый. По-настоящему взрослый. Ты по себе разве не чуешь?

- Не-а, - помотал головой Сергей. - А что я должен чуять?

Они сидели на кухне и пили чай. Был холодный февральский вечер с пронзительно воющим за окном ветром, но в квартире было тепло: Сергей заделал все щели и даже купил с зарплаты дешевенький электрический обогреватель.

Суриков уже привык к мудрености своей хозяйки и даже начал находить некоторое удовольствие в их длинных вечерних беседах, потому что стал понимать Бахметьеву гораздо лучше. Вольно или невольно он учился у нее, слушал ее рассказы и объяснения. Если ему удавалось уразуметь какую-то более или менее внятную мысль, он обязательно пересказывал ее на работе, и когда после этого ловил на себе бросаемые украдкой восхищенные взгляды продавщиц, все у него в душе начинало петь: "Ничего, что школу не окончил, не хуже вас, не дурее!" Особенно потрясло работников универсама авторитетно выданное им сообщение о том, что Жанну д'Арк не сожгли на костре, как было написано во всех учебниках. Даже в кино про это показывали.

- А вот и не сожгли, - уверенно говорил Сергей. - Она отсиделась у папы римского, пока скандал не стих, потом вышла замуж за дворянина и родила двоих детей.

Об этом накануне рассказывала ему Софья Илларионовна, и он тоже был потрясен. Уж про Жанну-то он слышал, ее еще в седьмом классе проходили, да и имя на слуху.

- И откуда ты все это знаешь? - удивлялись продавщицы. - Надо же, такой начитанный, а грузчиком работаешь. Тебе бы в институт поступить, а не ящики таскать.

В институт! В гробу он видал эти институты. Очень надо. Да у него и школьного аттестата нет. Нет, учеба - это не по нему. Хотя, конечно, узнавать что-то новое интересно, особенно когда бабка Софья рассказывает. Вроде как пелена какая-то в голове прорывается потихоньку и проступают четкие яркие картинки. Что у него в голове раньше-то было? Потусоваться, выпить, глотнуть, ширнуться, потрахаться, поесть, переночевать. Вот и все содержимое его нетренированных мозгов. А тут прямо словно бы движение в голове начинается, и бабкины рассказы становятся понятнее, и собственные мысли откуда-то стали рождаться. Чудеса, да и только. Потому и полюбил непутевый Сережа Суриков вечерние посиделки с Бахметьевой. Такие, как в этот длинный темный февральский вечер.

Что она там про совершеннолетие говорит? Он должен что-то чуять?

- Ты должен почувствовать, что стал другим, - пояснила она.

- Не, - он снова помотал головой, - ничего не чувствую. Мура все это. Какой был, такой и есть.

- Ошибаешься, - старуха хитро улыбнулась и приняла свою любимую позу: подперла подбородок маленьким коричневым от пигментных пятен кулачком. Ты другим стал, Сереженька, не сравнить с тем, каким ты был, когда пришел ко мне. Совсем другим.

- Да ну? - Суриков неподдельно удивился.

Чего она выдумывает-то? Не изменился он ни капельки.