Имя потерпевшего – Никто

– Ну ясно же, – бодро заявил Сергей, – одна веселая, а другая грустная.

– Эк у тебя все просто, – усмехнулась старуха. – А отчего это одна музыка грустная, а другая веселая?

– Ну так… – начал было он, но осекся.

А в самом деле, почему? Он никогда об этом не задумывался. Просто принимал как нечто естественное. Одна музыка веселая, другая грустная, вот и все.

– Вот то-то, что «ну так», – передразнила его Софья. – А все дело в частотах, которые через ухо воспринимаются и воздействуют на мозг. У мозга тоже свои частоты есть, причем на разных участках – разные. И от музыки эти участки активизируются.

Она долго еще что-то объясняла ему про большое и малое трезвучие, герцы, мегагерцы и кратность, но тут Сергей уж напрочь ничего не понимал, потому что ни физику, ни биологию в школе не учил совсем, получал сплошные двойки.

– Господи, Софья Илларионовна, – не выдержал он, – да откуда ж вы все это знаете? Прямо ходячая энциклопедия.

Старушка дробно засмеялась, сняла свои смешные очечки и отерла морщинистой ладонью выступившие от смеха слезы.

– А ведь я предупреждала тебя, Сереженька, не считай стариков дураками. Ты все продолжаешь думать, что старый – все равно будто малый. А малый-то и вправду ничего не знает, откуда ему знать? Старики – дело другое. Мы жизнь прожили и в университетах отучились. Да в каких университетах! Нынешним не чета.

– Так вы что, в университете учились? – не поверил Суриков.

– А ты думал, если мне восемьдесят четыре года, так я непременно должна быть неграмотной и необразованной? Глупый ты еще, Сереженька. Это вы, нынешние, даже после университетов необразованными остаетесь, потому как все в упадок пришло и учить вас толком некому. А у нас профессора были – ого-го! С мировыми именами. Самые крупные ученые в своей области. И спрашивали с нас не так, как теперь. И с детства к знаниям приучали, к книгам, к искусству. Мой отец, светлая ему память, крупным специалистом был по машиностроению, знаменитым изобретателем. Эмигрировать после революции не стал, в советскую власть поверил, остался. В одном институте кафедрой заведовал. И я по его стопам пошла, в университет поступила, физикой занималась. Поверишь ли, хотела второй Софьей Ковалевской стать. Да и отец об этом мечтал, недаром же меня при рождении Софьей назвал, в ее честь, стало быть. Род у нас старинный, дворянский, у меня до революции гувернантка была, немка, так она со мной и музыкой занималась, и живописью, и даже стихи сочинять учила. Ну, зато уж когда мужа во враги народа потянули, мне и дворянское происхождение припомнили. А кабы не случилось тогда этой беды, в тридцать пятом-то году, я бы, может, в академики вышла или в профессора. Способная я была, Сереженька, очень способная, большие надежды подавала. Да вот не случилось…

Сергей глядел на нее во все глаза. Эта дряхлая бабка – и дворянское происхождение, музыка, живопись, гувернантка, университет, физика? Да может ли такое быть? Что ж, тогда понятно, почему она столько всего знает. Надо же, бабулька божий одуванчик!

Со временем раздражение и злость ушли, уступив место уважению и невольному восхищению.

Глава 3

Все как-то привыкли, что в Москве погода обычно бывает чуть помягче и потеплее, чем в Питере. Так действительно бывало почти всегда, и нынешний год не стал исключением. Если, конечно, не считать, что в этом году в Петербурге было в декабре так же тепло, как в Москве. То есть в Москве температура воздуха стабильно держалась на один-два градуса выше, чем в северной столице, но и там и здесь она была плюсовая, что для середины декабря совсем уж необычно.

В то время как следователь Татьяна Образцова, стиснув зубы, взялась вытягивать давно запущенные и ставшие уже безнадежными уголовные дела, чтобы вырвать себе желанную свободу, ее муж, бывший подполковник милиции Владислав Стасов, носился по Москве окрыленный и всем друзьям радостно сообщал, что уговорил-таки Танюшку переезжать к нему и это уже вопрос недель, если не дней.

Настя Каменская была одной из первых, с кем Стасов поделился новостью. Ради такого случая он подъехал поздно вечером на Петровку, чтобы отвезти Настю домой на машине. Настя приняла предложение с благодарностью, ездить и особенно ходить пешком в позднее и темное время она панически боялась. Машина у Стасова была хорошей, сиденья – удобными и мягкими, салон – просторным и теплым, и Настя, забравшись внутрь, сладостно зажмурилась.

– Ой, Владик, как хорошо-то! Хоть раз в полгода поеду домой как белый человек.

– Ты, между прочим, почему так поздно на работе сидишь, белый человек? У вас опять сиятельные трупы?

– А, – Настя махнула рукой, достала сигарету, закурила, – у нас все время трупы, половина – сиятельные, другая половина – еще какие-нибудь непростые. Где рванули, где стрельнули. А иногда такие попадаются, что хочется все бросить и только ими заниматься. А не дают.

– Гады, – утвердительно кивнул Стасов. – Не дают белому человеку заняться тем, что ему интересно.