Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

Моя дорогая, моя любимая! Пишу тебе письмо вслед скорбному. Сегодня тебя видела во сне, «Белеет парус одинокий» такой, какая ты есть, – взрослая, но для меня все равно ребенок. Веснушки твои пылали задорной уверенностью в необходимости и незыблемости всех твоих решений по поводу работы выставочной. Это пылание – и была некая выставка. В глазах твоих вспыхивали огоньки, похожие на свечное пламечко, – то покорно судьбе, то растерянно, то настолько одиноко, чего я не замечала в твоих глазенках на том коклюшном катере без паруса. На том, который ты уже описала и который никогда не забуду, ведь я с тобой ездила на нем ежедневно. Но твое искусство писательское превратило меня, что совершенно правильно, в Луизу Вольдемаровну[30].

Никому в эти дни не звоню. Только Жене, ибо в нашей проклятой жизни, оказывается, не только место на кладбище, но и гроб почти невозможно достать. Я сейчас попытаюсь переписать тебе стихи за последнее время.

***

Бегу на смерть, как зверь на ловца,
И в этом есть моя хитреца –
Я смерть отвожу от того лица,
Которое берегу.

Мой бег навстречу смущает смерть,
И смерть в свою попадает сеть,
И, значит, жить мне еще и петь
На истринском берегу,

Где вязы старые нянчат птиц,
Где май выходит из всех границ,
Из всех зарниц, изо всех темниц.
А я на ловца бегу[31].

20 мая 90 г.

Май

Май щебечущий лучится
Множеством заемных крыл.
Что случится, то случится –
Думать больше нету сил.

Ни закона здесь, ни права.
И во мне слились в одно
Вельзевулова отрава
И причастное вино[32].

25.5.90

Кресло, свеча и я

Мне больше не о чем говорить,
Но я говорить хочу
О том, что не о чем говорить,
И хлопаю по плечу
Родное кресло, – в одно окно
Глядим и на том сошлись,
Что дым отечества – это жизнь,
Отравленная давно.

Мне больше не о чем сожалеть,
Но я сожалеть хочу
О том, что не о чем сожалеть,
И зажигаю свечу.
Свеча вечерняя хороша.
Втроем мы сошлись на том,
Что наше время живет, дыша
Не воздухом, а огнем.

Мне больше некого убеждать,
Но я говорить хочу
И в том, что некого убеждать,
Возрадоваться лучу,

Лучу, заблудшему в соснах трех,
И все ж несущему весть,
Что Божье дыханье и в дыме есть,
Да нужен поглубже вдох[33].

27.5.90

На панихиде [34]

В панихиде – колыбельной
Отзвук нахожу,
Я свечу в руке скудельной
Бережно держу.

И к Тебе взываю снизу:
Отпусти грехи
Твоему рабу Борису
За его стихи.

– Да святится твоя жалость,
Молча я пою, –
Чтоб ему и просыпалось
И спалось в раю.

Пусть душа глядит, ликуя,
На земную синь,
Пусть услышит: Аллилуйя,
А затем – аминь.

В церкви дым кадильный тает,
Хор на миг затих.
А моя свеча сгорает
Раньше всех других.

4 июня 1990

P. S. Я впервые была в этой церкви, где, когда мы были в ней с Феденькой, задули мою свечу. Последние две строки – сущая правда. Я и прежде удивлялась, почему в моей руке свечка сгорает раньше, чем в других. Думала: наверное, у меня – короче. А тут всем в руки раздали одинаковой длины свечи. И то же самое. У всех сгорела за время панихиды – половина, а у меня – вся. ‹…›

11. Е. Макарова – И. Лиснянской Июнь 1990