Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

Где Вы, мои дети?
В этот час ночной
Ловит меня в сети
Дождик затяжной.

Тут я что-то переврала в строке о сетях, в Манькиной тетради лучше, чем здесь, эта строчка. Если вдруг поднапрягусь, может быть, вспомню и второй триптих. Однако это все непрофессиональная семейная ерунда. ‹…› Вчера плюнула на все и написала эти вирши. Все-таки вспомнила один триптих.

Триптих дождя

1

Дождь сегодня прыток

На семи холмах,
Душевный преизбыток
Схороню в стихах.

О том, что очень больно

К разлуке привыкать,
Свете мой настольный,
Позолоти тетрадь!

Так гадалкам руку

Люди золотят,
Когда печаль-разлуку
Охладить хотят.

Где вы, мои дети?!

В этот час ночной
Мне расставил сети
Дождик затяжной.

2

Дождь – ловец, а я добыча.

… забыла строчку
Никого уже не клича,
Наглоталась сонного.

И сегодня мне приснится

Море Средиземное,
И субботняя седмица
И вино отменное,

И короткое свиданье,

С дочкой-эмигранткою,
И волшебное сиянье
Над ее тетрадкою.

3

Дождь: это сильный Вавилон,

Я – его пленница.
Если дождит с четырех сторон,
Жизнь не изменится.

И поздновато ее менять

Речью рассеянья.
Связана с почвой грешная мать,
Словно растение[82].

Леночка, не суди строго, это просто чувствоизлияние, а не стихи. Вот еще перепишу два, какие помню, июньские, майские.

* * *

Что прошло, того и нет,
Я отпела то, что было,
Стала облаком могила,
Где посеян звездный цвет.

Ну а то, что есть, – то есть

На земле настолько близко,
Что от ангела записка –
Мне острастка, а не весть.

Ну а то, что там, вдали,

Мне и ясно, и понятно:
Солью слезной сводит пятна
Матерь Божия с земли.

* * *

Спи, мой ангел, спи мой Авель!
На дворе играют дети
В жертвы-палачи.
Кто тебя так искровавил?
Вижу кровушку при свете
Трепетной свечи.

Спи, мой ангел, спи мой Авель!

Ты с начальных дней прообраз
Убиенных без вины –
Тех, которых ты возглавил.
Слышу я твой кроткий голос
Из-под глубины.

Спи, мой ангел, спи мой Авель![83]

47. Е. Макарова – И. Лиснянской 28, 30 июня 1991

28.6.1991

Дорогая мамочка, и впрямь – сижу в Токио, в кафе, 15 минут свободного времени. Я здесь совершенно обладела от красоты, даже гора Фудзияма живая, и из нее идет дым. Словно калмык в своей шапке сидит, одна голова видна, да дым из трубки.

Красота, особенно людные места. Базар с рыбой, лавки японские. И работа. С утра до 2–3 ночи. Режиссер, переводчица и я. ‹…›

Встретили в аэропорту, у меня порвалась ручка от чемодана, режиссер нес на себе мой чемодан до поезда в Токио. Оттуда мы поехали в Осаку – 4 часа на поезде, оттуда утром обратно в Токио, опять с этим гнусным чемоданом – и вот мы идем втроем, молоденькая высокая японка – переводчица и маленький Такаши – режиссер с большим чемоданом в обеих руках. И разговоры – Баухауз, Фридл, Терезин, Вилли Гроаг, Зденек Орнест[84], а в окне вагона – Фудзияма, дороги, по которым странствовал Басе… Как хочешь, а во всем этом есть что-то запредельное. Через два дня уже буду в Лондоне.

Японцы сделали самую прекрасную выставку терезинских детских рисунков в Осаке. Цветные фотографии такого качества, что невозможно отличить от оригиналов. Выставка передвижная, каждые 6 дней в другом пункте. Она движется по всей стране, устроитель ее плачет, не может на это смотреть, – и все-таки возит и монтирует ее на разных выставочных площадках. Поразительно! Мы с Такаши Нишимурой продумываем план фильма на час на главном канале их телевидения. Ой, бегу, здесь нельзя опаздывать, у меня 3 минуты в запасе. ‹…›

30.6.1991