Имя твое

— Шестьсот, семьсот, — говорил иногда он почти машинально, весь сосредоточенный сейчас на одном, и Билибин так же коротко и отрывисто подтверждал его слова; наконец Николай скомандовал «стоп!» и минуту или две отдыхал от напряжения.

— Николай Захарович… — дошел до него голос Билибина.

— Все в порядке, Алеша, — тотчас отозвался Николай. — Я остаюсь здесь, — он взглянул на хронометр. — Через полчаса проба, подключаю электронно-регулирующую систему по связи с землей, — и медленно, как бы не решаясь, передвинул и закрепил предохранителями необходимый контакт. «Все, — сказал он себе, — Теперь, если не вмешается господин случай…»

Время словно остановилось, и в дело вступила им же самим разработанная, взявшая на себя все дальнейшее руководство опытом электронная система, потому что возможности человека на этом этапе, где требовались микрорасчеты невероятной точности, кончались. Теперь они могли ждать результатов лишь по показаниям приборов.

— Связь есть, выходим на пункт первый, — донесся до Николая голос Билибина. — Включаю отсчет… пункт первый… пункт первый… есть! Пункт первый включился. Даю генератор пучка.

«Сто десять… сто десять… сто десять», — заныло в ушах Николая; соединившиеся в одно целое системы корабля и наземной станции работали теперь в едином пульсе, и, когда отсчет кончился, Николаю показалось, что жизнь оборвалась, но ему в уши тотчас ударил близкий, взволнованный и радостный голос Билибина:

— Николай Захарович… контакт! Есть контакт! Контакт! — закричал Билибин. — Пучок принят на земле!

— Спокойно, Алеша. Это только начало, до земли дошло мало. Луч слишком широк, все по пути расплескалось, — отозвался Николай. — Выходим на пункт второй… Попробую сжать пучок до предела…

— Есть пункт второй! — подтвердил Билибин, теперь уже несколько буднично, сообщил о наличии уже более мощного контакта с землей, и Николай, отключив внутреннюю телевизионную связь, несколько минут отдыхал; ему необходимо было побыть наедине с собой и как-то собраться с мыслями. Идея блестяще, даже как-то слишком просто, подтверждалась, — ему уже виделся магнитный мост по перекачке энергии, долговременные орбитальные станции, настоящая революция в космической энергетике, несущая подлинное освобождение человеку… одним словом, черт знает что. Николай еще раз подумал, что магнитного поля маловато, чтобы за время сеанса сжать пучок энергии до предела.

— Николай Захарович, что случилось?

Голос Билибина словно бы пробудил его, и он от неожиданности даже тряхнул головой.

— Сейчас возвращаюсь, — сказал он и, быстро обежав взглядом все свое переплетенное десятками тысяч соединений хозяйство, решил долить в криостат с магнитом гелия и добавить в обмотки магнита тока; едва притронувшись к кнопке насоса, Николай в то же мгновение понял, что случилось нечто непоправимое; он почувствовал резкий толчок, крен корабля, и в следующее мгновение криостат с проводником исчез в белом морозном пламени, один из его осколков прошил корпус; Николай даже успел заметить, что именно в том месте, где находилась система разгерметизации лаборатории…

Боли не было, он ее не ощутил, лишь сознание вспыхнуло в чудовищном, последнем усилии; заструилась мягкая зелень берез, зеленовато-ласково нахлынула теплая морская вода, все заслонили чьи то мучительно знакомые, зовущие, радостные глаза… Мелькнула мысль в поисках выхода, во всем теле даже наметилось движение к переходному люку, но это было настолько…

— Таня! Таня! — успел не то подумать, не то прокричать он. — Не смей… родная… я все оставил… там… тебе… победа… победа… Таня… Здесь… есть… что-то есть… Таня… не смей…

В ушах слабо плеснулся тревожный толос командира корабля, но Николай уже не слышал его; из легких вырвало последние остатки воздуха, грудь чудовищно мучительно стиснуло, и тело исчезло. Был яркий, мгновенный взблеск, ничтожная точка в безбрежных пространствах, и все погасло, и ничто, кроме сжавшихся двух человеческих сердец рядом, не отозвалось на эту тихую вспышку, хотя жизнь готовилась к ней необозримые миллиарды лет; беспредельный океан был нем и как всегда недвижим, его законом были вечность и покой безмолвия. Он обнимал все миры и все, что являлось Вселенной — праматерью всего сущего, богов и людей, неслыханных, необозримых космических катастроф; в нем бушевали силы, необъятные для разума, и слабая, мгновенная искорка человеческой жизни по значению уравнивалась с крушением и появлением миров…

Корабль в полнейшем молчании продолжал совершать очередной виток, и на земле уже волновались; станции слежения и управления штурмовали корабль запросами, но ни командир корабля, ни Билибин, уже понявшие, что произошло, все еще не решались выходить на связь. Билибин с неподвижным, погасшим лицом молча плакал, не скрывая и не стыдясь слез, и все пытался вспомнить что-то самое необходимое, самое важное, что ему нужно было вспомнить, и все никак не мог. Затем он понемногу стал успокаиваться; крестный путь человечества к звездам не мог прерваться, то, что случилось, было лишь еще одной вехой на этом нескончаемом и необозримом пути.