Имя твоего волка

Сначала никто не обратил внимания на Марго, и она какое-то время стояла — и смотрела — вместе со всеми. И с трудом сдерживалась, чтобы не закричать, и не зажать руками уши — и не броситься бежать — подальше отсюда. Она не понимала, как они все могут не слышать того, что слышит она. Как они могут не слышать, что этот человек, которого они уже все считают мертвым (вон, староста хмурится, и думает о том, что вот теперь попа надо звать — отпевать, а значит, лошадь придется от работы отрывать, а время горячее; и вон тот старик с длинным носом сокрушается — про себя — кто же теперь ему сделает крыльцо, которое Янош обещал; и вдова — та, которая уже сама себя вдовой считает, все кричит и кричит — мысленно: «Как же теперь? Как же теперь без тебя, а?…») — как они могут не слышать, что этот человек, неподвижно лежащий с заострившимся бледным лицом — кричит и зовет на помощь?

… — Почему… почему я слышала, а ОНИ — нет?

— ОНИ сказали бы — потому что ты ведьма. Или сумасшедшая. Но я скажу тебе по-другому, Марго. Потому что они глухие — а ты нет…

…А потом они заметили ее. И попятились от нее — опасливо? брезгливо? — и Марго захотелось поежиться от их взглядов.

И пока она шла — к постели, на которой лежал умирающий Янош — несколько шагов по деревянному, чисто выскобленному — до белизны — полу; она чувствовала напряженной спиной тяжесть их взглядов; и ждала, что вот-вот, как тогда — свистнет рыжеволосый вожак и крикнет «Бей ведьму!»; и комья грязи вперемешку с камнями полетят в нее, до крови разбивая лицо, и сбивая с ног. «Бей ведьму», — она вздрагивала от их беззвучных криков — от слов, которые никто почему-то так и не произнес, и от камней, которых так никто почему-то и не бросил в нее…

— … они смотрели на меня, как те дети на дороге… которые бросали в меня камни…

— Да, — тихо согласилась старуха. — Да…как дети…

…Она шла — и ей казалось, что у нее под ногами не деревянный пол — а грязная, липкая, размытая весенней распутицей, черная бесконечная дорога … Только теперь не было теплой сильной ладони, держащей ее за руку — готовой подхватить ее, если она упадет…

— Расскажи мне, что было дальше, девочка, — попросила старуха и погладила напряженные пальцы Марго.

Марго вздохнула. Ее руке было уютно и спокойно под ласковой старухиной ладонью. Так хорошо, когда тебя держат за руку … Так хорошо … И пусть тогда будет дорога — длинная, мокрая и скользкая, и пусть будут взгляды в спину, от которых хочется сгорбить плечи… пусть…

— Я вспомнила, все, что ты мне говорила — что глаза — это дверь; и что нельзя входить, пока тебя не зовут, и что нужно ступать очень аккуратно, особенно сначала — чтобы не споткнуться о порог. И еще ты говорила, что там, внутри, может быть все, что угодно. Может быть опасно, а может — какая-нибудь пустяковина — например, котенок запутался в одеяле и задыхается — и кричит от страха.

— И что ты увидела?

— Черный дым…

…Черный дым завивался в кольца, закручивался клубками, шипел, корчился и подползал к ногам Марго матово блестящими огромными змеями — с золотыми углями вместо глаз. Марго сначала испугалась, попятилась, зашарила за спиной приоткрытую дверь; а потом опять услышала — уже слабеющий, почти безнадежный, крик Яноша. Где-то там, внутри этого дыма — в кольце переплетающихся друг с другом страшных черных змей. И Марго вдруг подумала про маму — про то, как она вот так же задыхалась и кричала в дыму. А ее никто не слышал. Или делал вид, что не слышал. И Марго разозлилась — на свой страх; на этих дурацких змей; и на тех, глухих, которые сейчас толпились вокруг постели умирающего Яноша — и не слышали (или не хотели слышать, какая разница?), как он зовет на помощь, задыхаясь в этом дыму. И Марго, ловко и сильно пнув — и отшвырнув в сторону уже было примерившуюся огненной пастью к ее левой лодыжке, толстую змею; глубоко вдохнула, задержав дыхание (как перед нырянием в темную воду пруда следом за блестящими рыбками) — и полезла в черный дым, стараясь не наступать на гневно шипящих черных змей…

Янош был тяжелый — слишком тяжелый, и он уже почти не шевелился и не помогал Марго, пока она тащила его из этого дыма. У нее болели и дрожали руки, и слезились глаза, и ей казалось, что она сейчас сама задохнется; и она уже не обращала внимания на змей, которые лезли под ноги, разъяренные тем, что вот так нагло, какая-то малолетняя пигалица утаскивает у них из под носа законную добычу…

— А потом я не помню, — Марго растеряно посмотрела на старуху. — Потом оказалось, что я стою возле кровати Яноша, и держу его голову, а его рана — под моей рукой, почти затянулась; а моя голова болит — справа, как у него. И еще меня тошнило… и мне было так плохо, что я не помню, как пришла сюда…

— Ты не пришла, — пробурчала старуха. — Это я тебя приволокла. На своей старой больной спине.

— Змеи…что я сделала с этими змеями, а? — испуганно спросила у нее Марго. — Что я вообще сделала?