Имя твоё...

Сила судьбы. Третий закон Ньютона действует, видимо, даже в этических системах, формирующих понятие судьбы или рока. Силе тупой стихии нужно противопоставить равную ей силу собственного духа. Или еще большую. Если она есть.

Если существует придуманная мной Вторая вселенная, вселенная физических полей, и если есть Третья вселенная, мир без материи, связанный с первыми двумя, – этическая вселенная, вселенная духа, а не разума, то и Силу судьбы в каждом из мирозданий можно понимать по-разному. Как и силу духа. И то, и другое – вполне определимые физические понятия, для каждого из миров очевидно ясные, как ясно в нашем материальном мире, что два массивных тела притягивают друга с силой, обратно пропорциональной квадрату расстояния между ними…

Я заставил себя повернуться. Переставил правую ногу, за ней левую и пошел на север. Почему на север? Неважно, только не на восток, не туда, куда шел до сих пор.

Как это было тяжело! Ноги не слушались, увязали в трясине – по щиколотки, по колена, по бедра… Я вытягивал одну ногу, затем вторую, туфли жали, но это была приятная боль, она свидетельствовала о том, что я жив, ощущаю себя, существую. Живешь не тогда, когда мыслишь и вовсе не потому, что мыслишь. Живешь – когда ощущаешь себя. Собственное тело, голову и сдавливающую виски боль, и ноги, висящие тяжелыми гирями, и среди прочих движений – крови в сосудах, сердечной мышцы, сжимающейся с неподотчетной частотой, затекших уставших ног, – кроме всех этих материальных движений ощущаешь еще и искаженные сознанием движения мысли и понимаешь, что мысль твоя (или чужая? но все равно твоя, потому что ты ее сейчас думаешь, как книгу, тобой или кем-то написанную, читаешь с увлечением или внутренней неохотой) на самом деле вовсе не такая, какой ее извлекает на свет твое сознание. Мысль первична, сознание вторично, и как это соотносится с ответом на основной вопрос философии?

Почему я вообще думал об этом? Да потому же, почему в сосудах текла кровь, а пальцы ног судорожно сжимались, скованные тесной обувью – я думал так, потому что иначе думать не мог вообще.

Сила судьбы.

Я брел на север, хотя судьба вела меня на восток. И думать я должен был сам. Об Алине, о том, что север – направление, которое выведет меня к ней. Почему север? Почему эти холмы, появившиеся на горизонте?

Не надо спрашивать – почему. Надо идти. К Алине.

Я шел и не знаю, сколько времени это продолжалось. Жажда и голод исчезли – должно быть, перешли в какое-то новое качество. Исчезла боль в пальцах ног – должно быть, обратилась в иное ощущение, которое я пока не мог опознать. Постепенно исчезло все, кроме ощущения направления – это была линия в пространстве, одно-единственное измерение, которое вело меня и в то же время не вело никуда, потому что двигаться куда бы то ни было можно лишь во времени, и, следовательно, нужна для этого вторая координата – время. Линия же была одномерной, и потому я не мог сказать, иду ли я вперед, стою ли на месте, я даже не знал, линия это или всего лишь точка, в которую я обратился, исчезнув из трех измерений, в которых привык существовать.

Потом это, конечно, кончилось, потому что в точке вне времени все кончается сразу, едва начавшись. Я сидел, развалившись, перед своим компьютером в своей комнате в своем мире, и, если смотреть со стороны, то, возможно, никуда и не уходил. Но я-то знал, что это не так. Я был и вернулся. И теперь, вернувшись, ощущал в себе некую энергию – будто бассейн, долгое время пустовавший, наполнился водой.

«Алина», – сказал я, уверенный, что она меня услышит.

«Веня! – ахнула Алина. – Ты! Где? Почему тебя не было так долго?»

Долго? Я бросил взгляд на часы, которые показывали половину двенадцатого – если это был тот же день, а не следующий или какой-нибудь еще, то со времени смерти Валеры прошло три с половиной часа. Мне казалось, что прошла вечность, и я понимал, что казалось мне правильно, хотя и абсолютно неверно с точки зрения природных законов мира, в который я вернулся.

На вопрос Алины я отвечать не стал – мне нужно было знать, что произошло за время моего отсутствия.

Очень многое. Уходя из дома на встречу с матерью, Алина позвонила в милицию, и минут через пять ее, конечно, задержали – она и до автобусной остановки дойти не успела. Обращались с ней вежливо, но неприязненно – ни милицейский следователь, ни оперуполномоченный не понимали поведения этой женщины, а утверждения ее вообще не могли соответствовать истине.

Она оказалась в камере с тремя женщинами, из которых две были карманными воровками, а одна – проституткой, не ценившей ни себя, ни мужчин, ни вообще жизнь на белом свете. К Алине отнеслись настороженно, в разговоры не вступали, почувствовали, должно быть, в Алине нечто, чего не следовало касаться.

Больше всего Алину беспокоило, что случилось с мамой. А потом – что стало со мной.